более не заикался.
     Барабаниха всегда была зла на  кого-нибудь по  пустякам со всей силой
своей могучей природы и крепкого простого ума.
     К  Наталье,  после того как та сдружилась с Бердышовой,  она особенно
придиралась.  Гольдка среди  жителей Додьги  была  богаче всех,  и  Агафья
усматривала в  дружбе Натальи с  ней  корысть,  не  допуская мысли,  что с
туземкой можно водиться из-за чего-нибудь, кроме выгоды.
     — Хитрые эти Кузнецовы, гольдячку обхаживают, — как-то поутру сказала
она мужу,  заходя в землянку. Она чистила курятник, стоявший в землянке, и
только что вынесла помет. —  Сейчас идет Наталья и  несет от нее новенькие
обутки,  расписные,  гольдяцкие.  Так я  и  знала,  что она чем-то  у  них
поживиться хочет.
     Надевши подарок Анги — новые унты, Наталья пошла по воду. Любо теперь
было и  поглядеть на свои ноги.  Белоснежная сохатина была мелко и искусно
расшита яркими нитками и  бисером.  Ремешки туго перехватывали голяшки,  и
мех  прилегал плотно и  красиво.  Обутки были мягки,  легки как  перышко и
теплы.  Сильные Натальины ноги,  привыкшие к  грубой и тяжелой обуви,  шли
теперь легко, как в скороходах.
     Возвратившись с  полными ведрами от проруби,  Кузнецова повстречала у
барабановской землянки Агафью.
     — Твой-то  опять седни робит? —  вздохнула Барабаниха,  как бы  желая
сказать:  мол,  Егор,  бедняга,  из кожи лезет вон, старается дорваться до
богатства.
     — Чего  же  ему  не  робить? —  возразила  Наталья,  ставя  ведра  на
тропинку. — Погода позволяет. А твой-то опять, поди, в тайгу собирается? —
не без насмешки сверкнула она бойкими светло-серыми глазами.
     — Да ты,  никак,  в обновке? —  деланно удивилась Агафья. — Ну, вот и
ладно,  а то уж больно ты мерзла в рваных-то,  жаль глядеть было.  Не зря,
значит,  ты к Анге бегала.  Видишь,  и потрафила она тебе. А я не стала бы
расписные надевать, —  выставила она  ногу в  загнувшемся,  подшитом кожей
катанке, —  этак-то теплее и красивей, чем в расписных ходить. Да и ноги в
них подкатываются, — заключила она презрительно.
     — Как-нибудь и в этих проходим! — Наталья подняла ведра и пошла своей
дорогой. — Где уж нам стары пимы таскать! — кинула она через плечо.
     После этого разговора Наталья,  чувствуя зависть Барабанихи, назло ей
стала еще чаще бывать у Анги, стараясь всячески ей услужить. Иван неделями
пропадал в тайге,  и женщины часто подолгу бывали вместе. Наталья помогала
Анге сшить платье крестьянского покроя,  с  оборками и  лифом,  и сарафан,
научила ее  повязываться платком на  разные лады,  как  делают это русские
бабы.  За беременность гольдка располнела, лицом стала бела и румяна, щеки
округлились, и скулы сгладились.
     — Ты теперь на русскую походить стала, — говорила ей Наталья.
     Как-то раз вечером Наталья, подойдя к бердышовской избе, увидела Ангу
за  странным занятием.  Над Пиваном ярко светила луна,  и  торосы на  реке
горели,  как костры,  разложенные по льду,  а лес и сопки были видны ясно,
как днем.  Стоя под лиственницами, гольдка держала тарелку с вареной рыбой
и  с  чашечкой  водки.  Что-то  приговаривая по-своему,  она  разбрасывала
кусочки рыбы  кругом  себя  на  искрящийся свежий снег,  брызгала пальцами
водку  и  так  была  увлечена этим  занятием,  что  даже  не  взглянула на
подошедшую к ней подругу.
     — Ты чего это делаешь? — внезапно обняла ее Наталья.
     — Не знаю, —  виновато улыбнулась Анга и  поежилась,  вбирая голову в
красивые  плечи.  Потом  она  широким  и  решительным движением выплеснула
остатки водки на снег,  сбросила рыбу с тарелки и,  нахмурившись,  сказала
Наталье:
     — Это старый обычай.  Ты  не срами меня за это.  Рожать-то мне скоро.
Пойдем-ка богу помолимся, чтобы бог добро нам давал, — и тихо, таинственно
добавила: —  Чтобы нам всем ладно было. Я еще старое не могу забыть, когда
одна.
     — За что же тебя срамить, бог с тобой...
     Бабы вошли в  избу,  засветили сальную свечу и встали на колени перед
маленькими медными складнями.
     — Молитва  говори, —  велела  Анга,  подымая  взволнованные  глаза  к
божничке.
     Анга  крестилась,  низко  кланялась  и,  коверкая  славянские  слова,
старательно повторяла молитву.  Когда же  Наталья смолкла,  она  поднялась
проворно и спросила:
     — А другой-то молитва знаешь?
     — Знаю.
     — Ну,  другой молитва другой раз  молиться станем,  сегодня,  однако,
хватит.
     — Тебя кто молиться-то учил? — спросила ее Наталья.
     — Батька учил, а Иван плохо молится...
     — Известно, мужик: гром не грянет, лба не перекрестит.
     — Ваша бабка учила.  Она  много молитва знает,  а  Иван-то  мой плохо
знает, он ничего не знает.
     Иногда  женщины  привозили в  нартах  кадушку воды,  переливали ее  в
печной котел,  жарко топили печь  и  мылись.  До  переезда на  Додьгу Анга
мылась редко.  В  детстве и  в юности,  до встречи с Иваном,  она вовсе не
знала мыла.  Когда-то,  первые разы, купалась она неохотно, но со временем
вошла во вкус и  теперь с  упоением плескалась и  обливалась водой.  Когда
Наталья  растирала ей  длинную смуглую спину,  она  приходила в  восторг и
хохотала.
     Потом бабы одевались, приводили в порядок избу, ставили сушить корыто
и  садились ужинать ухой из  свежей рыбы,  которую Иван в