мгновений прояснело,  словно тучи
пронесло.
     Наталья пошла по воду.
     Едва спустилась она  на  лед,  как  опять застлало все  вокруг.  Снег
слепил глаза,  бил в лицо непрерывным и жгучим потоком.  От быстрого ветра
перехватывало дыхание.  Рыхлые снега на  тропе уже  были глубоки,  местами
приходилось пустые ведра  подымать вровень с  плечами,  но  тропу  еще  не
совсем замело.  Временами рывки  ветра  останавливали Наталью,  тогда  она
оборачивалась к нему спиной, чтобы хоть как-нибудь перевести дух.
     Она  дошла  до  снежной  воронки,  образовавшейся на  месте  проруби,
разгребла снег, надломила тонкий ледок, настывший за ночь, и набрала воды.
     Обратно идти  было  полегче.  Ветер дул  в  спину,  подгонял Наталью,
подхватывал ее и  нес вперед,  а  полные ведра,  хотя и  вязли в  глубоком
снегу,  но  прокладывали сами себе дорогу,  так что за Натальей оставалось
три борозды.
     Только подымаясь на берег,  она заметила, что ветер вовсю хлещет воду
из ведер.  Она зашагала побыстрей.  Вот уже в снежной мгле зачернела дверь
землянки,  и  в  тот же  миг Наталья поскользнулась на обдутом обледенелом
гребне косогора и упала, перевернув на себя ведра.
     Ветер  сразу  схватил  воду  и  заморозил  ее  так,  что  вся  одежда
превратилась в  ледяную  корку.  Ведра  с  грохотом покатились вниз  через
снежные волны.
     До  сих пор Наталья терпеливо сносила всякие невзгоды,  но  сейчас ей
стало так обидно,  как никогда еще не было за все годы,  прошедшие с ухода
из дому. Слезы полились из ее глаз.
     — Господи,  за  что мучаемся! —  с  горечью воскликнула она,  падая в
сугроб и закрывая голову руками. Рукавички ее проледенели насквозь, и руки
окоченели до жжения. Ветер стал заносить ее снегом.
     Кое-как  собралась она  с  духом,  поднялась на  ноги,  вытерла сухим
рукавом лицо,  огляделась и полезла под откос. В сугробах Наталья отыскала
ведра и снова поплелась к проруби.
     — Ты,  Егор, ступеньки выруби к бережку, — сказала она, возвратившись
с  водой в  землянку, —  а  то,  гляди-ка,  я обкатилась как. —  Она стала
очищать одежду от ледяшек.
     — В такую погоду снег надо таять,  а не на прорубь ходить, —  ответил
на это Егор.
     — Задним-то умом ты крепок, — вспыхнув и утираясь, отозвалась жена. —
Да  будь ты  неладен со  своим Амуром!  Куда завез да  как тут жить...  На
погибель ты нас завел сюда!..
     Наталья расплакалась.  Егор был  смущен такой вспышкой жены и  молчал
угрюмо.
     Наталья отвернула мокрое лицо.  Ей стало нестерпимо больно: вдруг все
обиды;  все страдания этого безмерно тяжелого года подступили ей к сердцу.
Она подумала, как бы пожалели ее там, в России, на родине, если бы узнали,
как мучается она с детьми. «Да нет, и не узнают никогда, мы тут как канули
в  воду».  Она вдруг с  ясностью почувствовала,  что зашла с мужем на край
света, что дальше идти некуда, и горше жизни быть не может, и что пожалеть
ее  тут некому.  От  этой мысли стало ей  так горько,  что она скривилась,
затряслась и в отчаянии завыла —  завыла чуть слышно,  как бы не веря, что
плач,  рыдания могут привлечь к ней чью-то жалость. Егор казался ей в этот
миг чужим,  постылым.  Тут и от слез не было бы толку,  и она выла в тупом
отчаянии только потому, что не могла сдержаться.
     Егор поник.  Жаль ему было жену. С ней прошел он самый трудный путь в
жизни.  Она была его помощником,  другом.  Ее теплота, совет, доброе слово
грели  сердце  мужика  и  рассеивали его  заботы.  И  вот  Наталья,  жена,
работница, мать его детей, поддалась.
     — Наташа...
     Страшно ему стало, что жена поддалась, и еще страшнее было, что воет,
ревет она не для людей,  не для него,  а про себя,  словно никому не желая
открывать своих ран.  Егор  почувствовал себя одиноким.  Семья недовольна.
Неужто все не так идет?..  Он забеспокоился. Наталья была так обижена, что
совсем ушла в себя.
     — Наташенька... жена...
     Она  завыла чуть громче,  отзываясь на  ласковую его речь.  Сердце ее
просило участия, сочувствия, доброты.
     Егор  присел  к  ней.  Она  заревела в  голос  и  сквозь  плач  стала
браниться,  но Егор понимал, что она уже не сердится, что это дурные думы,
зло,  все  плохое выходит прочь из  доброй души ее  и  что,  выбранившись,
выплакавшись, снова станет она сердцем с ним.
     Пурга,  то ослабевая, то усиливаясь, пробесновалась целый день. А под
вечер  к  Кузнецовым в  землянку неожиданно явился Бердышов.  Он  вышел из
тайги поутру и, как оказалось, уж отоспался, успел хлебнуть стакан водки и
теперь решил проведать переселенцев. Все были рады его возвращению.
     — Как же это ты,  Иван Карпыч, домой-то попал, экая погода, ни зги не
видать? — спрашивал его дед.
     — Маленько не сбился.  Однако, тогда была бы беда, — довольно смеялся
Бердышов.
     Набегавшись по тайге до усталости, он опять был в хорошем настроении.
Охота у него была удачная,  он раз