Наторговались,  родимцы! —  бормотал дед. —  Теперь в  долгу как  в
шелку.
     Дверь  вздрогнула от  порыва  ветра,  и  в  землянку клубящимся паром
ворвался мороз.


                            ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

     Солнце  встало  в  густом  тумане и,  поднявшись над  лесом,  светило
тускло.  В  вершинах деревьев прыгали белки.  Под  кедрами валялись пустые
шишки и ореховые скорлупки.
     Федор Барабанов, волоча в глубоком снегу лыжи, забирается на сопку. С
тех  пор  как  китайцы  побывали в  поселье с  товарами,  он  стал  больше
охотничать.  Чуть  ли  не  каждый день поднимался он  затемно и  уходил на
Додьгу проверять свои ловушки.  Он расставлял их верстах в трех-четырех от
поселья по лесистой долине, где было много лисьих следов. Там же Барабанов
постреливал белок.  Хорошей охотничьей собаки у  него не  было,  и  за ним
иногда увязывалась его старая,  уже беззубая дворняжка Серко. Обычно Федор
стрелял белок лишь в том случае, когда сам их видел.
     В  погоне  за  прыгающим  зверьком,  переходя  от  дерева  к  дереву,
Барабанов добрался до  старого  кедрача.  Кругом  были  толстые  деревья с
красноватыми стволами и  длинными иглами.  В  их  гуще пряталась белка,  и
Федору пришлось долго бить по стволу палкой,  прежде чем зверек решился на
отчаянный прыжок.  До  ближайшего дерева  было  далеко.  Белка  побегала в
ветвях кедра,  несколько раз то  появляясь,  то  исчезая,  но глухие удары
дубины о ствол снова выгоняли ее из густой зелени.  Наконец, изогнувшись и
жалко  опустив лапки,  белка  со  слабым стоном прыгнула через полянку.  С
испугу она промахнулась и  попала не  на ветку,  а  на ствол и  ухватилась
коготками  за  лиственничную кору.  Она  судорожно вскарабкалась наверх  и
заметалась  по  голой  качающейся  ветке.  На  миг  она  было  притаилась,
расстелив  свой   пушистый  хвост,   Федор   мгновенно  выстрелил.   Белка
перепрыгнула на кедр, но не удержалась в вершине его и стала падать.
     «Готова!» —  подумал Федор.  Но зверек замер где-то в  нижних ветвях.
Барабанов с силой швырнул туда палку так, что упали кедровые шишки. Следом
свалилась раненая белка и  забилась на снегу.  Федор добил ее и привязал к
поясу.
     Шишки он тоже подобрал и,  пощелкивая орехи,  двинулся дальше. «Да-а,
вкусные орешки, —  подумал он, —  только пальцы коченеют.  Пожалуй,  что и
впрямь стоит сюда прийти с мешком».
     На другой день он забрал с  собой в тайгу Санку и кузнецовских ребят.
Те  забирались на  лесины,  рвали шишки или сбивали их,  колотя по  ветвям
палками. К обеду притащили в деревню полмешка кедровых шишек.
     Теперь щелканье орехов слышалось во  всех  углах.  Ореховой шелухой и
смолистой кожурой от шишек,  прилипавшей к  одежде и  к  обуви,  ребятишки
засорили пол и  лавки.  Не  привыкшие щелкать орехи,  ребята натирали себе
пузыри на языке, но все же не могли оторваться от назойливого лакомства.
     Вечером в  землянку к Кузнецовым заглянул Бердышов.  Егор показал ему
новую  свою  добычу —  красно-пегого  молодого  лисовина.  Зверь  попал  в
ловушку, и бревно, прилаженное на приманку, придавило его.
     — Чего же,  ладно. Продашь китайцу... Только сними эту шкуру ладом, а
то она ломаться станет.
     Наталья поставила на  стол деревянную чашу с  орехами.  Иван грыз их,
перекусывая орехи поперек, быстро выбирая языком ядрышки из скорлупок.
     — Орехи грызть за  мной ты никак не поспеешь, —  усмехнулся Бердышов,
глядя,  как Егор кусает орехи вдоль,  ломает и  скорлупу и  сердцевину,  а
потом все сплевывает,  не сумев разобрать языком,  что можно есть,  а чего
нельзя. —  Это еще не  такие хорошие орехи:  скорлупка толста,  щелкать их
неловко.  А  вот у  нас в Забайкалье орехи так орехи:  скорлупа тоненькая,
орешек ядреный, маслянистый. Подсушат их бабы в печи, каленые-то они адали
облепиха.  Свежие тоже  ладны.  У  нас  и  масло с  них  делают и  сбойны.
Нащелкают  девки  полну  латку,   потом  заварят  кипятком,   распаривают,
прижулькивают веселком.  Масло-то отделяется.  Эх,  у моего отца дома свой
завод был:  и  латки,  и  камни,  и  котел!  Масло мы делали ореховое.  На
усдобление идет.  Ведь это красота!.. А уж сбойнами до тошноты объедались.
Вот как хорошо жилось!
     В  тот  вечер Иван,  начавши с  забайкальских орехов,  вспомнил былую
жизнь и долго говорил о своей семье и о родной Шилке.
     Он был потомком забайкальских крестьян, которых Муравьев впоследствии
записал в казаки. Отец его, небогатый скотовод, земледелец и охотник, всех
своих сыновей —  их в семье было трое —  с малолетства приучал зверовать в
тайге.  Ивану парнишкой случалось бывать на Амуре и за Амуром. Отца влекли
туда  слухи  о  том,  что  там