ый, кривоногий
казак Маркел. —  Я-то родился на Шилке,  в станице Усть-Стрелка, но род-то
от старых жителей.  Ведь в прежнее время тут русских много жило. Этой реке
и название — Амур-батюшка. Волга — Руси матушка, а Амур-то — батюшка! Были
тут и  города,  заимки.  Пашни пахали.  А  потом с  маньчжуром сражались и
русские ушли — земля заглохла, стала Азия и Азия. А нынче вот опять топоры
застучали. Лес валят, корчуют. Красота!..
     — Почему же деды-то уходили с Амура? — спросил Егор.
     Маркел не  сразу  ответил.  У  него  было  что  рассказать российским
переселенцам,  и  поэтому он не торопился.  Казак оглядел мужиков и  начал
тонким голоском:
     — Это было давно.  Моего деда дед  ли,  прадед ли  тут жил.  Тут было
всего:  и  хлеба росли и  люди жили.  Китаец тогда за  стеной жил.  У  них
коренное  государство,   ну,  вроде  Расея  ихняя,  стеной  отгорожена,  и
начальство строго следило,  чтобы за ворота никто не выселялся. А китайцы,
конечно,  не слушают. Это я знаю, потому сам сидел в Китае в плену и стену
видел.  Здоровая такая стена, вот с эту кручу, — кивнул Маркел на каменный
обрыв,  быстро проплывающий над плотами. — Проложена прямо по сопочкам, по
степи,  где придется.  Ну вот, —  Маркел кивнул на правую сторону. —  В те
поры — это давно было — Миколай Миколаич Муравьев говорил: двести лет тому
назад маньчжурец пошел на Русь.  Маньчжурец в Китае хозяин.  Пошли воевать
маньчжурские полки.  Про китайца в  то  время слышно не было.  Маньчжур до
последнего срока был  тут грабитель.  А  китаец вышел на  Амур позже.  Это
народ хороший:  труженик и  старатель.  Сам богдыхан войско привел.  Аж до
Амура достиг!  Выше Благовещенска был большой город Албазин.  Отец-то  все
нам показывал дедушкину пашню — водил на Амур, когда мы в Забайкалье жили.
А  уж какая пашня!  На ней в  два обхвата березы выросли.  Когда я с отцом
ходил,  он показывал те места,  где был Албазин.  А потом отец помер,  а у
меня знакомых стало много на  Амуре из  орочен.  Я  сам  часто сюда ездил,
ружья возил и  охотился,  так  уж  хорошо это место запомнил,  где Албазин
стоял.  А  теперь и  на тех пашнях тайга,  а  где так гарь или который лес
ветром повалило. А когда-то стоял город, хлеб рос, был скот разведен. Люди
жили  мирно.  Маньчжур и  давай воевать.  Обложил Албазин.  Сперва не  мог
взять.  Но нам помощи нет настоящей —  от Москвы-то,  говорят, мол, как ее
подашь,  далеко,  мол, через хребты дорога. Стали сдавать крепость, велели
народу выйти в Забайкалье,  замириться.  Обида,  конечно... Говорят, шибко
плакали старики.  Албазинокую-то божью матерь слыхали? —  вдруг с живостью
спросил Маркел. — Чудотворную-то икону?
     — Казанскую, что ли? — переспросил Федор.
     — Какой казанскую! —  с  пренебрежением ответил казак. —  В  Албазине
была  чудотворная албазинская.  У  нас  известно.  Икону старики на  руках
вынесли.
     Маркешка рассказывал,  какая разница между китайцами и  маньчжурами и
как их различать.
     — Как же Амур-то обратно взяли? — спросил Федор.
     — Мы как сюда пришли с Муравьевым,  и из ружья ни разу не выстрелили.
С китайцами все мирно обошлось. Геннадий-то Иванович Невельской на корабле
зашел с  моря и устье у реки занял.  А Муравьев был губернатор в Иркутске,
собой  рыжеватенький  такой,   верткий,   как  хорек,   но   с   солдатами
обходительный.  Я  уж потом сколько раз с ним встречался.  Всегда за ручку
здоровался. Это уж обязательно! В пятьдесят четвертом году он в первый раз
спустился с нами с Забайкалья на судах и проплыл скрозь весь Амур.  Мы имя
руководствовали,   форвахтер  показывали.  Кто  не  потрафлял  ему —  таку
вздрючку давал,  бывало,  горячих всыплют.  Проплыли мы, и с тех пор Расея
сюда двинулась.  И теперь народ сюда льется,  как вода.  Китайцы не хотели
сначала Муравьева пускать,  а потом рассудили,  что,  мол,  соседи,  жить,
говорят,  надо мирно,  и не стали препятствовать.  Старый договор порвали,
написали  новый.  Миколай  Миколаич  Муравьев  подписал,  китайцы  кистями
расписались,  выпили хорошенько,  и  с  тех  пор живем дружно.  И  китайцы
довольны,  а то они боялись, что англичане в Амур зайдут. Так нам Муравьев
Миколай Миколаич сказывал;  мы ведь и потом у него были лоцманами. Как раз
в  тот год,  как он  договор подписывал в  Айгуне,  я  тоже был на сплаве,
лоцманил.  Беда,  он  говорил,  эти англичане сильно терзают китайцев.  Он
говорил, будто для китайцев старался.
     — Ну  ладно,  а  как же  тогда ты  в  плен попал к  китайцам,  если с
китайцами дружно жили?
     — Ну,   это  дело  мое! —  недовольно  ответил  Маркешка  и,  немного
помолчав, добавил: — Это давно было.
     Другой сплавщик,  пожилой,  безбородый и желтолицый Иннокентий,  или,
как его все звали, Кешка, засмеялся.
     — Маркел ходил охотиться на Амур.  Его поймали.  Год держали в яме, а
потом через весь Китай и  всю Монголию вывезли в  клетке на  верблюде и  в
Кяхте выдали.
     Маркел угрюмо молчал.
     — Он зимой ходил на  дедушкину землю охотиться на белок и  соболей да
напоролся на льду на китайского генерала, на начальника Айгуна.
     Такое объяснение понятно мужикам; русский барин-генерал или китайский
могли при случае поступить,  конечно,  как им вздумается:  нашел, видно, в
чем-то нарушение.
     — Маркешка оружейник хороший.  Ружья  сам  умеет делать, —  продолжал
Иннокентий. — Прежде на Амуре русские ружья знали. Он ездил, менял...
     — Ведь ружья дела