троили себе паромы.
     Егор сговорился ладить плот с камским земляком Федором Барабановым, с
которым шел всю долгую дорогу.  Мельком знал он  Федора на  старых местах.
Барабановы жили в  одной из соседних деревень на Каме.  Федор был в  семье
пятым сыном и ушел в Сибирь потому,  что не ладил с братьями. Он знал, что
от  отца после раздела много не  получит,  а  на малом не мирился.  Был он
мужик хитроватый,  «рисковый» и по-своему смелый.  Он не побоялся пойти на
Амур,  втайне намеревался разбогатеть там во  что бы  то ни стало,  но всю
дорогу  охал,  жаловался на  свою  судьбу и  всего  опасался:  чиновников,
докторов,  бродяг,  конокрадов,  разбойников,  холодов,  болезней, голода,
плохих дорог,  и, несмотря на свои страхи, всегда лез на рожон первым. Был
он  порядочный «торгован»,  как  называли его  переселенцы,  и  всю дорогу
барышничал,  не  без выгоды сменяв шесть штук лошадей на пути от Томска до
Читы.
     Егор и  Федор как бы дополняли друг друга.  Егор был крепче и  тверже
Федора,  а  тот был похитрей и на язык ловчее и мог из всякого затруднения
придумать выход.  Так,  пособляя друг  другу,  мужики благополучно осилили
многие помехи и печали.
     Жена Барабанова, низкорослая силачка Агафья, выносливая и терпеливая,
была  во  всех  делах советчицей и  помощницей своего мужа,  но  нередко и
помыкала им,  если он  плоховал.  Агафья бралась за любую мужскую работу и
делала ее  не  хуже мужиков.  На Ингоде на плотбище,  ворочая бревна,  она
немного отставала от Егора, а Федора, случалось, и опережала.
     Плоты,  или паромы,  строили по-сибирски,  укладывая широкие плахи на
длинные «арты» — долбленые толстые кедровые стволы. Переселенцам присылали
на помощь солдат и каторжников, чтобы долбить «арты» и плотить.
     В  начале июня  суда были готовы и  нагружены.  Переселенцы двинулись
вниз со вторым сплавом. Первый ушел еще в мае следом за льдами.
     Поплыли  скалистые  берега  сначала  Ингоды,   потом  Шилки,  мрачные
теснины,  хвойные леса.  До  Усть-Стрелки миновали семь маленьких почтовых
станций — «семь смертных грехов».
     «Экая  тоска,  экая  скучища на  этой  Шилке зимой!» —  подумал Егор,
услыхав такое прозвище здешних станций.
     На   вторую   неделю  пути   выплыли  на   Амур.   За   Усть-Стрелкой
солдаты-сплавщики,  направлявшиеся к Хабаровску,  указали китайскую землю.
Разницы не было:  и тут и там все было одинаково,  она ничем не отличалась
от своей.
     По  реке  шло  движение,  как  на  большой  дороге.  Сплавлялись вниз
купеческие баркасы, баржи с солдатами, с казенными грузами и со скотом; на
плотах плыли казаки из Забайкалья и  везли целиком свои старые бревенчатые
избы; попадались китайские парусные сампунки, полные товаров.
     Ближе к Благовещенску стали проплывать пароходы.  На возвышенностях —
релках —  виднелись  распаханные и  засеянные казаками  земли.  На  правом
вперемежку  с  «таежками»,   как  назывались  тут  перелески,   попадались
китайские деревни.
     Когда  приставали к  берегу,  крестьяне-китайцы  подходили к  плотам,
кланялись вежливо, приносили овощи, бобы, лепешки, показывали знаками, что
русские плывут далеко и  что путникам надо помогать,  что у  них маленькие
ребятишки хотят кушать.
     Немало было разговоров про китайцев.  Егор ходил в  деревню смотреть,
как они живут.
     — Такие же люди, — оказал он, воротясь.
     Но в душе немало удивился тому,  что увидел:  уж очень аккуратны были
китайские пашни,  хоть и малы;  и все росло —  овощи, хлеб. Кругом тайга и
луга. Деревня обведена стеной из самана.
     На  устье  Зеи,  в  Благовещенске,  переселенцы получили  «порционы»:
сухари,  соль,  побывали на  многолюдном базаре и  в  солдатской церквушке
подле строящегося собора.
     Перед крестьянами открывалась еще одна новая страна.  Тайга, чем ниже
спускались по реке,  становилась веселей,  кудрявились орешники,  радовали
глаз  дубняки,  липовые рощи;  на  лугах росли сочные буйные травы,  а  на
зеленых  косогорах,  и  на  русской и  на  китайской сторонах реки,  цвели
красные  и  желтые  саранки и  пушистые белые  марьины коренья.  Маньчжуры
подплывали к каравану на лодках, торговали овощами и дичью, несли какую-то
тарабарщину, хватали русские монеты, но кредиток не брали.
     — Эх,  взяли меня,  как с  гнезда,  и унесли!..  Чего только я тут не
нагляжусь! —   невесело  и  растерянно  говорил  дед  Кондрат,   проплывая
расположенный неподалеку от  Благовещенска маньчжурский городок  с  бойким
базаром на берегу,  с  мачтовыми лодками у пристани,  с золочеными крышами
кумирен и с глинобитной крепостью.
     Вскоре  китайские деревни  исчезли.  На  обеих  сторонах реки  стояла
сплошная грозная тайга, и с каждым днем все выше вздымались скалы. Кое-где
в  распадках приютились казачьи посты —  несколько свежерубленых избенок —
да огороды.  Амур, зажатый в каменной теснине, шел местами как между стен.
Река зашумела, повлекла плоты быстрей.


                               ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     В   Благовещенске  вместо   солдат-сплавщиков  на   паромы  заступили
лоцманы-казаки из недавно переселенных на Амур забайкальцев. С этими плыть
стало веселей. Они все тут знали и обо всем охотно рассказывали.
     — Мои деды на этом Амуре жили, —  рассказывал низкорос