одным мужикам было не до рассуждений.
     — Ну, а мука у тебя почем? — спросил Кузнецов.
     — Мука? Мука, скажем, совсем даром: два рубля восемьдесят копеек.
     — А ну, открывай мешок-то!
     — О, смотри! — воскликнул торговец, распуская жестокое и сухое лицо в
улыбку. — Хорошая мука, белая-белая мука, будет вкусный хлебушка.
     Он протянул Егору горсть муки.
     — Пшеничная, что ль? Чего-то не пойму.
     — Я в Благовещенске такую видал, —  проговорил Тимошка Силин, — она с
горохом, что ли, не знаю. Кешка сказывал, хлеб из нее черствеет скоро.
     — А  это  что  такое? —  спросил  Пахом,  указывая на  черную  палку,
торчащую в мешке.
     — Это такой угли, — ответил торговец, — чтобы мука сухой была.
     — Ты пошто такую цену ломишь? —  вдруг заговорил, поднимаясь с лавки,
желтый и тощий дед Кондрат. —  Виданное ли дело, родимые, — обратился он к
мужикам, — мука с горохом чуть ли не по три рубля!
     — Чего кричишь?  Чего напрасно? — с горькой обидой в голосе накинулся
торгаш на деда. — Зачем говори три? Два восемьдесят! Кушать не хочешь — не
покупай!  Весной  такая  мука  десять рублей будет.  Эту  муку  сегодня не
купишь —  не надо!  Моя уезжай!  А  весна придет —  тебе хлеба нету.  Тебе
весной пропади, умирай, а моя другой раз сюда ходи не хочу.
     — Да ты  хоть маленько уступи, —  подговаривался Барабанов. —  Мы  бы
тогда у тебя всю муку забрали.
     — Уступи,  уступи! —  передразнил Гао. —  Эта  мука настояща цена три
рубля.  Моя и так убыток торгуй.  Покупай! — кричал торговец, вскакивая на
ноги. —  Знакомы станем! —  Он хлопнул Барабанова по плечу, видно подражая
русским купчикам,  стараясь принять вид залихватский и  развязный. —  Тебе
чего надо —  у  меня в лавке все есть.  Вали ходи,  все бери,  какой товар
есть —  все  продаю!  Моя  сам собаки запрягай,  таскай сюда.  Тебе соболь
убивай,   лиса  лови,  моя  шкурка  бери —  расчете  станем.  Потом  опять
долг-бери.
     Федор   достал   из   темного  угла   несколько  беличьих  шкурок   и
лису-сиводушку.
     — Белка —   какой   зверь! —   пренебрежительно   отозвался   торгаш,
рассматривая шкурки. — Соболь — хорошо!
     — Это ты зря говоришь:  белка —  хороший зверек, —  пытался вразумить
торговца Пахом. — В Расее-то самый ходовой мех.
     — Конечно, белку могу купить, помогай хочу, — подмигнул китаец Федору
и  передал беличьи шкурки  своему работнику,  а  сам  стал  смотреть лису,
поглаживая ее, дуя на мех и переламывая шкурку.
     Рослый работник повертел беличьи шкурки в  руках и передал их обратно
своему хозяину, что-то буркнув потихоньку.
     — Самая хорошая белка — десять копеек, а такая белка — пять копеек, —
с горячностью проговорил Гао. —  Такую белку только русский купец летом на
баркасе покупает.  Наша такой товар шибко не надо,  мало-мало надо.  Белок
невыгодно торгуй,  тебе невыгодно такой зверь стреляй. Белка много убей, а
товар получи мало.  Все  равно ничего нету.  А  тебе  один соболь поймай —
деньги есть, товар есть...
     Тем  временем и  лиса  и  белки снова попали в  большие руки  рослого
китайца, и тот упрятал их в мешок.
     — Ты хороший человек, —  хвалил торговец Барабанова. —  Моя не боится
тебе в долг давать. Тебе соболя поймай — моя разный товар давай, тебе наша
мука  кушай,  шибко сильный будешь,  потом лучок сделаешь,  тайга пойдешь,
всяка —  разный зверь убей.  Худой соболь ты поймай — моя два рубли плати,
хороса соболь —  три рубли,  шибко-шибко хороса,  паря, моя пять рублей не
жалей. Товар всякий бери, водка покупай — гуляй, — соблазнял он мужиков.
     — Ну,  а лису как же ты ценишь? — спросил Федор, недовольный тем, что
китайцы забрали меха, не спросив его согласия.
     — Это  лиса  ничего.  Хороса лиса.  Такой  шкурка можно покупай, —  и
китаец назначил сходную цену.
     Бормотовы принесли торговцу беличьи меха и шкурку кабарги.  Пахом был
упорней Федора и спорил до седьмого пота.
     Егор продал свою красную лису.
     Долго торговались мужики с купцами;  наконец те уступили, и крестьяне
забрали у них всю муку и несколько отрезов бумажной материи, обещая отдать
долг к весне мехами либо к осени деньгами.
     В разгар торга в землянке появился Бердышов, только что вернувшийся с
охоты.
     — Ваня, дорогой, старый знакомый! — кинулся к нему Гао Да-пу. — Давно
не видались, шибко давно!
     — Э-э,  здорово,  Ваня! —  отвечал Бердышов. — Ну, как торгуешь? Муку
продал?
     — Продал,  все продал.  Тебе чего надо,  какой товар?  Почему давно в
нашу деревню не ходил? Тятька Гришка, однако, сильно скучай. Ангу давно не
видел. Папку худо забывать.
     Иван вынул из-за пазухи сморщенную соболиную шкурку.
     — А ну-ка, глянь!
     — Лучком стрелял?
     — Самострелом!
     — Анга тоже в тайгу ходит?
     — Конечно, Анга тоже.
     Китайцы вывернули шкурку,  тщательно осмотрели ее, передавая из рук в
руки и обмениваясь короткими замечаниями.
     — Шкурку сам  снимал? —  спросил торговец Бердышова. —  Зачем  шкурку
сломал? —  сердился Гао Да-пу, обнаружив, что соболь попорчен ножом. — Сам
не умеешь снимать, спроси Ангу.
     Это  была  обида —  посылать охотника к  бабе учиться,  но  Иван лишь
посмеялся.
     Егор знал:  торговцам привычно обижать народ. Уж торгаши наглые, зато
им время от времени и дос