напугал, — говорил дед, — теперь она боится.
     Как ни хитрили Кузнецовы, черно-бурая лиса обходила все их ловушки.


                                  * * *

     Однажды поутру,  глянув в обледеневшее по краям окошечко, Егор увидел
на   восходе  над  горами  правого  берега  темно-синюю  зубчатую  тучу  с
раззолоченными краями.  В этот день начался снегопад.  Ветер утих.  Мокрый
снег  обильно  падал  хлопьями,  наваливая большие  рыхлые  сугробы поверх
старых,  крепких задулин*.  В  тайге  от  тяжести снега,  навалившегося на
деревья, с треском ломались ветви.
     _______________
          * З а д у л и н а — крепко сбитый ветром сугроб.

     После снегопада потеплело.  С  реки подул чистый,  свежий ветер.  Под
вечер ребята,  отработавши в стайках и на релке,  играли в снежки и делали
снеговую бабу с  сучьями вместо глаз и  носа.  Васька наладил из  обрывков
веревок постромки, запряг в самодельные салазки Серого и Жучку и, подражая
Бердышову,  кричал:  «Та-тах-та-тах!» Бедные дворняги путались в веревках,
Васькиных окриков не слушали,  а глупо мотались из стороны в сторону, то и
дело  вываливая  своего  погонщика  в  снег.  Вдруг  из  бердышовской избы
выскочила Анга.  В  синем халате,  с  непокрытой черноволосой головой и  с
длинной трубкой в руках, она, прыгая по сугробам, подбежала к Ваське. Живо
распутавши  постромки,  она  сама  помогла  собакам  сдвинуть  салазки  и,
покрикивая на  них,  пробежала  шагов  сто.  Когда  псы  разбежались,  она
отстала.  Санки вязли в  рыхлом снегу,  но крестьянские собаки,  хотя и не
были  обучены  ходить  в  упряжке,  не  останавливались и  протащили через
сугробы  визжащего от  удовольствия Ваську.  Ребятишки с  криками восторга
разбежались по  берегу.  Анга,  стоя  на  своем  крыльце,  курила трубку и
смеялась.
     Усталые собаки, обежав по релке круг, приплелись к землянкам. Высунув
язык и тяжело дыша,  они остановились у бердышовской избы. Гольдка, лаская
их,  присела на корточки и стала растолковывать ребятишкам, как надо учить
собак таскать сани, как ими править и как погонять.
     До   этого   случая  ребята  побаивались  Ангу.   Теперь  между  ними
установилась дружба.  Гольдка с  радостью обучала детей езде  на  собаках.
Васька, слушая ее, объездил своих псов, а на него глядя, занялись собачьей
ездой  и  другие ребята.  Вскоре черно-белые пятнистые крестьянские собаки
стали  лихо  таскать салазки,  а  Санка даже  приспособился возить на  них
кадушку с водой от проруби.
     Сама Анга понемногу привыкала к  новой жизни.  Говорить по-русски она
стала чище и каждую пятницу приходила к бабке Дарье с просьбой:
     — Корыто давай!
     — На что тебе корыто?
     — Стирать надо.
     — Ишь ты! — каждый раз удивлялись бабы. — Ну, чего же, бери вон там в
углу. А свое-то когда заведешь?
     — Не знай. Иван-то уж наладит ли, нет ли, — отвечала Анга и уходила с
корытом. А под вечер у ее избы ветер хлопал обледенелым бельем на веревке,
протянутой меж лиственниц.
     — Чистотка, — говорили про нее бабы, — не смотри, что гольда.
     Когда Иван уходил в  тайгу один,  изба его становилась местом сборища
баб  со   всего  поселья,   приходивших  посмотреть  на  Ангу.   Особенное
любопытство проявляли крестьянки к  тому,  как  она  деревянным молоточком
выделывала на чурбаке рыбью кожу. Сшивая рыбьи шкурки вместе, она кроила и
шила из  них передники,  халаты,  обувь с  загнутыми морщинистыми носами и
даже штаны Ивану.
     — Тепло на рыбьем-то меху? — бывало, подсмеивался над ним Егор.
     — А  где  ты  тут русскую-то  одежду возьмешь? —  недовольно возражал
Иван. —  На баркасе-то она кусается,  а у китайца и того дороже.  Ладно, в
тайге и так проходим. Чай, не на ярмарке, нас тут не видать.
     Впрочем,  такие шутливые замечания переселенцев удручали Ивана,  и он
озабоченно оглядывал свою одежду и  вскоре совсем перестал носить штаны из
рыбьей кожи.
     Мужики были довольны,  что,  наконец, и они пробрали Бердышова своими
шутками, а он на этот раз не нашелся чем отшутиться.
     Из  сохатых  шкур  Анга  делала  теплые  куртки,  рукавицы и  меховые
торбаса, искусно расшивая их бисером и цветными нитками.
     Егор,  раньше недоверчиво относившийся к  гольдке,  однажды,  сидя  у
Ивана, не удержался от похвалы, глядя, как она хозяйничает.
     — Ладно,  значит? —  с  живостью отозвался Иван. —  Так  ничего,  что
нерусская?
     — Это ничего. Крещеная она — значит, наша.
     — Только  почему  ты  ей  не  закажешь  табачищем  дымить? —  сказала
Барабаниха.
     — Охотница же она,  в тайгу ходит, —  возразил Бердышов, —  а в тайге
как же без табаку?  Никак нельзя.  Я знал под Нерчинском старика,  так тот
всю жизнь эту трубку изо рта не вынима