ора и  не
решаясь подойти.
     Иван и Удога,  разговорившись,  то и дело переходили с русского языка
на гольдский.  Из их беседы мужики поняли,  что Бердышов и  Савоська долго
были где-то  на  охоте,  и  Удога,  услыхав от проезжих,  что они вышли из
тайги,  сразу  поднял парус и  поспешил на  Додьгу.  Мужики заметили,  что
Савоська  и  Григорий  не  выражали  восторга  по  случаю  встречи.  Егору
показалось, что братья относились друг к другу с прохладцей.
     С переселенцами Удога держался с достоинством, —  видно было,  что он
знает себе цену.
     В  этот вечер захмелевшие мужики пробеседовали с ним недолго и вскоре
после его приезда разошлись.
     — Ничего,  как  будто хорошие люди эти  гольды, —  говорили они между
собой про Удогу и про Савоську.
     На   другой  день  оба  старика  гольда  приходили  на  стан,   чтобы
попрощаться с переселенцами. Они уезжали в свое стойбище.
     Вечером на  стан заглянул Бердышов.  Сидя у  огонька,  он рассказывал
переселенцам про своего тестя:
     — Григорий ведь  заслуженный перед  начальством.  Только теперь везде
чиновники новые и  про него забывать стали,  а  раньше,  бывало,  Григорию
Ивановичу большой почет был.
     — Какая же у него заслуга? — спросил Егор.
     — Как же! — заговорил Иван с таким видом, словно удивился, что мужики
еще  не  знают  про  заслугу  Удоги. —  Ведь  в  прежнее  время  Амур  был
неизвестным.  Жили эти  гольды,  охотились,  приезжали к  ним  маньчжурцы,
сильно их грабили и терзали.  Наши русские купцы тоже на свой риск и страх
привозили товар на  меновую.  Проходили через хребты.  А  маньчжурцы —  по
воде... Вот тут наискосок Мылок, на той стороне, — показал Иван за реку, —
была ограда —  нойоны жили.  Да и те только наездом бывали. Им, сказывают,
закон тут жить не дозволял.
     — Кешка нам про это рассказывал, — перебил его Силин.
     — А  ты  слушай,  чего тебе говорят.  Мало ли  чего Кешка сказывал, —
огрызнулся на него Федор и, состроив внимательное лицо, обернулся к Ивану.
     — Когда  же  этот  Амур  нашли, —   продолжал  Бердышов, —   и  стали
проверять,  фарватер у  него  искали,  снизу,  с  Николаевска,  приплывали
русские морские офицеры. Григорий Иванович-то не побоялся нойонов, показал
русским фарватер.  Потом,  когда была Крымская-то война,  и  у нас на низу
была война.  Тут,  паря,  англичан отбивали на морском берегу,  а по Амуру
туда сплавляли войска на  баржах на подмогу.  Григорий с  ними проводником
плавал и довел баржи в целости до Николаевска.  Савоська с ними же плавал,
только тому награда была,  а заслуги не вышло — он маленько чудаковат, ему
не дали заслуги.  Потом на другой год они опять плавали.  Савоська — тот с
родичами еще смолоду поссорился и  убежал на  море,  жил у  гиляков.  Он с
самых первых дней с Невельским ходил, проводничал. Он Невельского-то вверх
по Амуру привел и Удогу сговорил помочь экспедиции. Потом уж, вот недавно,
как  вернулся  Амур  к  Расее,  сам  губернатор Муравьев назначил Григорию
Ивановичу заслугу.  Выдали ему казенные сапоги,  штаны и мундир с золотыми
пуговицами.  Это  все  у  него и  сейчас в  сундуке хранится.  А  был  тут
маньчжурец  Дыген.   Шибко  вредный  старикашка.   Он  тут  прежде  сильно
безобразничал. А перешел Амур к нам — на Пиване заросла травой вся ограда,
и медведи туда повадились колья дергать. Вдруг этот самый Дыген заявляется
к нам в Бельго. Тварина же! — с досадой воскликнул Иван, и было видно, что
он до сих пор сам зол на маньчжура. —  Как он в  старое время донимал этих
гольдов!..  И меха у них брал, девок портил, баб, какие понравятся, к себе
таскал,  а сам,  гадина,  кривой,  глаза у него гноятся.  Посмотреть,  так
замутит.
     Иван сплюнул в костер.
     — Ну вот,  заявляется он в Бельго:  давай,  мол, ему по старой памяти
меха.  А я жил тогда,  конечно,  у них в деревне.  «Ну, — говорю, — Гриша,
открывай сундук, надевай полную форму». Вот вытаскивает он мундир, обрядил
я его как следует,  берем мы в руки по винтовке и вылезаем оба на берег. —
Рассказывая,  Бердышов поглядывал изредка на  Наталью точно  так  же,  как
Петрован. —  Как  Дыген увидал мундир да  золотые пуговицы —  ну,  дуй  не
стой! —  подняли на  лодке парус и  уплыли.  Потом,  сказывали гольды,  он
узнал,  что это был не русский, и шибко удивился, что простого гольда наши
почему-то в  такую заслугу произвели.  С тех пор в Бельго маньчжур этот не
показывается,  хотя,  слышно,  еще и до сих пор бывает он тут по маленьким
деревням. Ищет, где народ подурней.
     — Да-а,   Грише  было  уважение, —   продолжал  Иван  Карпович  после
короткого молчания. —  Бывало,  сам  Муравьев едет  мимо —  сейчас катер к
Бельго  приваливает,  губернатор  спрашивает Григория.  Григорий  Иванович
выйдет на берег и рассказывает все,  чего хочешь. Невельской, который этот
Амур отыскал, Николаевский пост на низу поставил и самый первый дом на нем
срубил,  тот все с тунгусами да с гиляками водился. И он Григория-то знал.
А  теперь уже и начальство новое,  и люди не те стали,  губернатор другой.
Про  Григория  стали  забывать.  Китаец-лавочник  и  тот  ему  уважения не
выказывает.  Вот  седни  жаловался он  на  этого  торгаша.  Гольды  боятся
лавочника, как мы исправника: чуть что — на коленки перед ним.
     — А  скажи-ка  ты,  Иван Карпыч, —  снова полюбопытствовал Тимошка, —
почему у гольдов всегда гребут веслами бабы,  а мужики сидят в лодке сложа
руки?  Сегодня плыли они — Савоська у правила, а Григорий сидит, ничего н