делает, парень на ворон пялится, а баба за всех робит веслами-то.
     — Приметливый же ты, —  беззвучно засмеялся Иван. — Это уж верно, так
у  них  заведено.  Мужик  сидит,  ничего не  делает,  а  бабы  огребаются.
Спросишь: «Эй, чего твоя баба работает, а чего твоя сам даром сидит?» — «А
чего,  мол, ей... Она греби да греби, — с живостью представил Иван гольда,
сощурив глаза и подняв лицо кверху, — а моя, поди, ведь думай надо».
     Наталья от души смеялась,  слушая Бердышова, смеялись и все остальные
бабы и мужики. Видно было, что Иван представляться мастер.


                              ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

     Цвели  желтый  зверобой и  золотарник,  васильки голубели в  посохших
травах, белые гроздья винограда свешивались с прибрежных кустов. На ранних
вырубках розовыми полянами раскинулся иван-чай.
     Стояли ясные,  сухие дни,  и работа у мужиков спорилась. Тайгу быстро
оттесняли. Переселенцы работали с утра до ночи.
     С приездом Бердышова жизнь на стану несколько оживилась. Каждый вечер
Иван  Карпыч приходил к  шалашам и  рассказывал разные истории из  здешней
жизни.  Говорил он  много и  охотно,  признаваясь,  что рад побеседовать с
русскими людьми,  которых все  эти  годы  приходилось ему  видеть лишь  от
случая к случаю.
     Впрочем,  он  не всегда был радушен и  приветлив,  часто разыгрывал с
мужиками разные шутки,  пугал их,  что может заговорить дерево,  и  оно не
поддастся рубке,  или,  если захочет,  отведет рыбу от невода. То вдруг он
становился строг и угрюм,  не отвечал толком на расспросы,  городил всякую
чушь,  так  что мужикам трудно было разобрать,  когда он  говорит правду и
когда шутит.
     Бердышов был человеком сильным и деятельным.  Весь его вид говорил об
этом.  Но если работы у него не было,  особенно когда он по нескольку дней
отдыхал после охоты, он начинал озорничать.
     Как-то под вечер Федор,  выйдя из тайги, встретил его на берегу. Иван
шел в тени деревьев,  опустив низко голову в надвинутой на глаза поярковой
шляпе, и глядел себе под ноги. Вокруг него вился рой мошкары.
     — Здорово,  Федор Кузьмич, —  вымолвил он,  не  доходя до  Барабанова
шагов на десять и не подымая головы.
     — Ты как меня увидел? — удивился Федор.
     Бердышов молча шел прямо на него.
     — Возьми-ка  моих  комаров, —   махнул  он  руками,   поравнявшись  с
Барабановым, и отшатнулся в сторону.
     Вся туча гнуса перелетела на Федора.
     — Э-э-э-эй,  да  ты  что,  да  на  что они мне? —  завопил Барабанов,
отбиваясь от комарья.
     Но Иван уже шел своей дорогой, и только покатые плечи его тряслись от
смеха.
     — Чудной  он  какой-то,  не  поймешь  его, —  говорили про  Бердышова
переселенцы. — Надо всем смеется, из всего у него шутки.
     — В  тайге  столько  проживешь,   чудной  станешь, —  оправдывал  его
Кузнецов, — а он тут давно живет, уже лет восемь, поди...
     — Недаром казаки-то говорили, что у него жена шаманкой была. Это ведь
колдунья,  шаманка-то.  От нее он и перенял,  поди,  эти выходки.  Видишь,
какой он переменчивый,  то так прикинется, то этак, не дай бог околдует, —
не то на самом деле пугался, не то шутил Тимошка.
     — Он и над гольдами,  над родичами,  и то просмешничает, —  утверждал
Пахом. — Уж таков человек!
     — Того  и  гляди  боднет лбищем-то.  Вот  помяни мое  слово,  он  еще
натворит нам делов целую контору, — говорил Силин.
     В  конце  июля  на  Додьгу  прибыли казенные баркасы,  доставившие на
каждую семью переселенцев по коню и по корове.  Кони оказались клячами,  а
весь скот бракованным,  и крестьяне были в отчаянии. Коровы доились плохо.
Вместо обещанной муки почему-то привезли зерно.
     — Вот еще новая забота, — горевали мужики, — чем же молоть станем?
     Они на все лады ругали Барсукова.
     — Лошадь отходим! Выпасется на лугах, — говорил Егор жене. — Какая бы
заморенная ни была,  а откормится — будет конь. Мы сами пришли заморенные,
и кони у нас такие же.
     В   бормотовской  лодке  мужики  стали  возить  сено,   заготовленное
солдатами.  Но сена было мало, а трава, стоявшая на лугах, уж превратилась
в дудки. Все же пришлось косить ее и возить с острова на берег.
     — Как солома, — говорили крестьяне.
     Бабы расчистили под грядки малые клочья земли.
     Вскоре  после  отплытия баркасов Бердышов напомнил мужикам,  что  они
обещали ему устроить помочь:  расчистить тайгу подле его избы.  На  другой
день переселенцы вышли работать на Иванов участок.  Там порубили и  пожгли
все  пеньки  и  деревья,  оставив только несколько лиственниц подле  самой
Бердышовой избы. Теперь кругом нее чернели пепелища.
     В  награду за труды Иван по обычаю устроил мужикам пирушку:  выставил
водки и роздал пуда три вяленой сохатины.
     А на бабьих огородах, на целинных влажных землях, под горячим солнцем
быстро  взошли  лук,  редиска.  До  осени  переселенки надеялись  кой-чего
вырастить.
     Огород  был  для  каждой  семьи  заветным местечком.  Наталье плакать
хотелось от  радости,  когда впервые зазеленели всходы на ее грядках.  Лес
еще стоял поблизости,  тучи комарья туманом зеленели над релкой, но, глядя
на  такие  знако