покатые  плечи  и  бычья  шея  таили  в  себе,
по-видимому,  большую силу.  Он  высек  огня,  помолчал,  покурил,  искоса
поглядывая на мужиков.
     — Видать, хозяин приехал? — спросил его Федор.
     — Однако, хозяин, — обронил тот. — Знаете, что ль, меня?
     — Иван Карпыч, что ль, будете? Не Бердышов ли?
     — Однако,  Бердышов, —  ответил он, и это «однако», которому сибиряки
придают множество разных оттенков, прозвучало на этот раз как насмешка над
спрашивающими:  мол,  а кто же другой,  как не я? Али народу много тут, не
признали?
     — Ну, так давай тебе бог здоровья, знакомы будем, — стали здороваться
с ним мужики.
     — Иннокентия-то Афанасьева, поди-ка, знаешь?
     — Это Кешку-то? — переспросил Бердышов.
     — Да, амурский же казак, сплавщиком у нас на плоту шел. Он наказывал:
кланяйтесь, дескать, как Иван Карпыч из тайги выйдет.
     — Он нам и сказал про тебя.
     — Ну, а Петроваи был с ним? — спросил Бердышов.
     — Как же,  и  он  был,  а  еще  Иван молодой с  Горбицы и  Дементий —
здоровый мужик, долгий.
     — Каланча-то? — дрогнув бровями, спросил Бердышов.
     — Во-во,  так будто его прозывали! Гребцами они у барина, у Барсукова
Петра Кузьмича, работали.
     — Не знай,  что за Кешка, —  вдруг со строгостью вымолвил Иван Карпыч
и, нахмурив свои густые и неровные брови, подозрительно оглядел мужиков. —
А вы с Расеи, что ль? — как бы между прочим, словно невзначай, спросил он,
словно «Расея» была где-то тут, неподалеку.
     — С Расеи, батюшка, из-за самого Урала, с Камы.
     «Экие  недобрые эти  гураны», —  подумал Егор,  глядя на  нелюбезного
хозяина.
     Из  избы вышла рослая гольдка в  голубом шелковом халате,  с  длинной
трубкой в руках и с золотыми сережками в ушах.  Она приблизилась к костру,
присела на корточки и  с  любопытством уставилась на переселенцев большими
иссиня-черными глазами.  У  нее была матовая гладкая кожа,  легкие скулы и
алый рот.  Выражение ее лица было живое и осмысленное. Все мужики заметили
это, и гольдка понравилась бы им еще больше, если бы она не курила, смачно
сплевывая на обе стороны.
     — Вот  привезли нас  на  эту  самую  релку, —  заговорил Барабанов. —
Мы-то,  конечно, сперва не хотели тут селиться, да, пожалуй что, нас здесь
силком оставили.
     И  Федор стал  жаловаться Бердышову на  чиновника,  что  он  насильно
водворил их  на  Додьгу,  не  позволил осмотреть как следует окрестности и
самим выбрать подходящее место.  Говорил он об этом, всячески приукрашивая
притеснения чиновника,  чтоб  Иван  знал,  что  они  тут  водворены  волей
начальства,  по  казенной надобности и  чтобы ему не задумалось заломить с
них за приселение лишнего.
     — Ну,  да ничего,  обживетесь, —  опять как-то между прочим отозвался
Бердышов.
     По его знаку гольдка сходила в избу, принесла оттуда большую железную
жаровню,  вытерла ее  тряпкой и  поставила в  огонь.  Старик гольд кинул в
жаровню вырезку мяса.
     Заморосило.
     Бердышов позвал мужиков в  избу.  Там  сложены были  мешки  с  мукой,
связки сушеной медвежьей желчи,  луки — большие и малые, ружья, колчаны со
стрелами, два копья, туес* с ягодой, ворох сушеных щук и чебаков.
     _______________
          * Т у е с — берестяной коробок.

     Иван  Карпыч  выставил на  стол  бутылку  ханшина,  гольдка  принесла
жареного мяса и  накрошила дикого луку.  Мужики разместились на  нарах,  и
Бердышов начал угощать их.  В избе он стал порадушней и заботливо подливал
ханшин в  маленькие глиняные чашки.  Он снял с себя шляпу и халат,  подсел
поближе к мужикам и уж не казался таким недоступным, как на первый взгляд.
Его темные волосы по сравнению с черной,  как вороново крыло,  головой его
жены оказались темно-русыми.  У  него была большая голова,  лицо широкое и
лобастое. Оно сразу запоминалось какой-то особенной неровной линией густых
бровей.  Его  крепкие руки,  поросшие волосами,  как  видно,  были сильны,
из-под тонкой потной рубашки выдавались мускулы.
     Понемногу крестьяне разговорились и  стали рассказывать Бердышову про
свое долгое путешествие, про невзгоды и сомнения на новоселье.
     Бердышов слушал внимательно и  больше уж не усмехался.  Подвыпив,  он
объявил,  что сам рад их приезду, что с голых и босых за приселение ничего
брать не  станет,  но  просит отработать ему на помочах:  очистить остатки
леса около его избы. На это мужики с радостью согласились.
     — А насчет того, —  говорил Бердышов, — что тут нельзя пашню пахать —
ни к  чему сомнения.  Зря беспокоиться —  только себя расстраивать.  Тут и
хлеба пойдут и всякие овощи растут хорошо.  Еще и теперь столетние старухи
указывают  на   релках  места,   где  будто  бы  жили  какие-то  народы  и
давным-давно были пашни.  Говорят,  будто когда-то  русские тут проживали.
Про это я  как-нибудь расскажу еще.  Шибко занятно, —  переглянулся Иван с
женой.