тал как вкопанный,
с удивлением уставившись на балаганы. Парень во весь дух помчался обратно.
На стану он рассказывал мужикам:
     — Рогатый зверь выбежал из тайги... Испугал — дух перехватило...
     — Эх  вы,  лесовики! —  проворчал дед  на  сыновей. —  Пошто  ружье у
сибиряков не взяли?  Такая туша мяса сама пришла к  стану,  а вы что?  Эх,
родимцы!..
     Дед никогда не ругался нехорошими словами,  а  если хотел кого-нибудь
попрекнуть, с мягкостью в голосе говорил: «Э-эх, родимец!..»
     Мужики поговорили,  что надо бы походить с  ружьями по следу и добыть
зверя. На том и разошлись.
     В  сумерках кричал филин.  Небо  затянуло тучами.  Ночью пошел дождь,
перешедший в  ливень.  Егор  еще  с  вечера затянул берестинами имущество,
оставшееся на берегу.
     Под утро крепкий сон его нарушила Наталья.
     — Чужие  на  стану,  проснись-ка, —  шептала она  тревожно. —  Слышь,
собаки заливаются? Жучка разбудила, сорвалась с места...
     Где-то  ниже стана лаяли собаки,  кто-то  не  по-русски покрикивал на
них.  Слышно  было,  как  собаку  ударили и  она  завизжала.  По-видимому,
неизвестные отгоняли напавших на  них переселенческих собак.  Издали лаяли
хриплые чужие псы, подвывая, словно их удерживали на привязи.
     — Это не Бердышов ли вернулся? —  вымолвил Егор, отдергивая холстину,
закрывавшую вход в балаган.
     Брезжил мутный рассвет. Утро было теплое и сырое. В такую погоду весь
мир кажется огромным парящим котлом, над которым только что подняли мокрую
деревянную крышку. Туман раскинулся по реке и лесу. За рекой рваные облака
ползли по склонам серых сопок и,  цепляясь за лесистые распадки, оставляли
там белесые лохмотья,  стелившиеся снизу вверх, словно там тянули куделю с
деревянных зубьев.  Дождя не  было,  но на землю падала мельчайшая водяная
пыльца.
     Егор,  накинув мешковину на плечи и вооружившись колом, пошел на лай.
Его  босые  ноги  ощущали мокрый  теплый  песок.  Дойдя  до  бормотовского
балагана,  он  различил  в  тумане  неясные  очертания  лодки.  Подле  нее
копошились люди, таскавшие на берег грузы.
     — Это ты, что ль, Егор? — высунулся из балагана бородатый Пахом.
     — Кто это на берегу? — спросил Кузнецов.
     — Сам  не  знаю,  я  на  всякий  случай  забил  пульку, —  осклабился
Бормотов. — Не ровен час, как бы не бродяжки.
     Неизвестные,  выгрузив лодку,  стали  таскать  грузы  в  распадок,  к
бердышовской  избе.   В  тумане  довольно  ясно  обрисовывались  согнутые,
горбатые фигуры с мешками на спинах.
     — Нет, это не бродяжки, а гольды, — сказал Егор, вслушавшись в голос,
окрикивавший собак.
     — Может,   родственники  Ивана  привезли  ему  товары, —   согласился
Пахом. — Рассвет — выйти бы к ним. Они, поди-ка, знают, где он промышляет.
     — Может, и сам-то он с ними же.
     — Голоса-то русского не слыхать, — возразил Пахом.
     Туман стал редеть.  К  лодке со взгорья возвращалась женщина,  за ней
трусила  собака.  Кто-то  хрипловато и  глухо  прокричал у  избы.  Женщина
остановилась и бойко затараторила в ответ.
     — Ишь, наговаривает, — усмехнулся Пахом.
     — А тот на Кешку голосом сдается. Может, и впрямь Иван Карпыч?
     — Ну,  бог с  ними!  Рассветет,  тогда пойдем к ним, —  сказал Егор и
направился к своему балагану.
     Спустя полчаса,  когда  туман  рассеялся,  толпа  мужиков,  хлюпая по
лужам,  подошла к  потемневшей от  дождя Ивановой избушке.  Около нее ярко
пылал большой костер. Поодаль двое мужиков, одетых в дабовые* халаты, сидя
на корточках,  свежевали короткими ножами тушу зверя.  Егор различил,  что
низкий  горбоносый старик  с  косичкой на  затылке,  обутый  в  долгоносые
улы**, —  гольд,  а  плечистый и  рослый,  с  темными  короткими усами,  в
поярковой  шляпе   на   голове —   русский.   Обличьем   он   смахивал  на
казаков-забайкальцев.  В его исчерна-загорелом лице,  в усмешливом взгляде
исподлобья было что-то сродни Кешке и Петровану.
     _______________
          * Д а б а — синяя бумажная материя.
          ** У л ы — обувь из рыбьей кожи или шкуры лося.

     Гольд,  взявши сохатого за растопыренные красные ноги,  перевалил его
на  другой бок и,  оттягивая шкуру от  хребтины,  подрезал ее  короткими и
быстрыми движениями.
     — Бог на помощь, добрые люди, — снял шапку Егор.
     Мужики сделали то же самое.
     Русский в поярковой шляпе разогнулся,  обтер руки о высокую траву,  а
ножик о  полу халата,  мельком глянул на мужиков,  наклонил голову,  будто
усмехнулся в  темные усы,  и что-то буркнул в ответ.  Гольд тоже поднялся,
мотнул головой и довольно чисто поздоровался с переселенцами по-русски.
     Русский  вытащил кисет  и  трубку,  достал  несколько листьев табаку,
свернул их,  вставил в  ганзу и вдавил большим пальцем.  Гольд стал рубить
топором  тушу  зверя.  Переселенцы наблюдали.  У  русского  движения  были
неторопливы.  Его  широкие