ладил с  деревенскими воротилами,  забиравшими мало-помалу в
свои руки все село.  За поперечный нрав богатеи давно собирались постегать
его.  Однажды в  воскресенье у  мирской избы  шло  «ученье»:  миром  драли
крестьян за разные провинности.  В те времена так случалось,  что ни в чем
не  повинного человека секли  время от  времени лозами перед всем  народом
единственно для того,  чтобы и ему было неповадно, чтобы и его уравнять со
всем  драным  и  передранным  деревенским  людом.  Обычай  этот  долго  не
переводился на Руси.
     Егор шел мимо мирской избы.  Он был малый крепкий и крутой, но мужики
по  наущению стариков богатеев к  нему все же  подступили:  им  было не  в
диковину, что ребята и поздоровей его ложились на брюхо и задирали рубаху.
Как только один из  мужиков,  не глядя Егору в  глаза,  сказал,  что велят
старики,  Кузнецов весь затрясся,  лицо его перекосилось.  Сжав кулаки, он
кинулся на мужиков и крикнул на них так,  что они отступились,  и уж никто
более не трогал его с тех пор.
     Кузнецовы,  так  же  как  и  все жители сельца,  были до  «манифеста»
государственными крестьянами.  Помещика они  и  раньше  не  знали  и  жили
посвободней  крепостных.   Егор   всегда  отличал  себя  от   подневольных
помещичьих крестьян и гордился этим. К тому же он был еще молод, дерзок на
язык и крепок на руку и при случае мог постоять за себя.
     Если  бы  деревенским воротилам  удалось  его  унизить,  отстегать на
людях,  они,  пожалуй,  и  перестали бы сердиться на него и дали бы ему от
общества кой-какие поблажки.  Но Егор в обиду себя не давал, и они держали
его в строгости. Он многое терпел за свою непокорность.
     Егор жил небогато.  Да  и  не мог он разбогатеть на старом месте.  Он
работал в своем хозяйстве прилежно,  но особенного интереса, пристрастия к
этой работе не чувствовал. Жадностью и корыстью он не отличался. Жизнь его
кругом стесняла, и его силе негде было разгуляться.
     — Ты,  Егор Кондратьич,  с прохладцей живешь, — как-то раз оказал ему
сельский учитель.
     — Это жизнь какая! — отвечал Егор. — Она набок идет, никак не уживусь
с кулаками, будь-они неладны!
     — Тебе надо в Сибирь выселяться!
     — Пошто же это мне тут-то не жить? — насторожился было Егор, не зная,
как понять такую речь.
     — Ты бы там горы своротил,  а тут они тебе не дадут дороги.  Вся твоя
сила тут прокиснет. А там жизнь вольнее.
     Егор ничего не ответил,  но слова эти запомнил. Он и сам полагал, что
не  весь  свет населен вредными людьми и  что  где-нибудь да  живет ладный
народ. Такой страной представлялась ему Сибирь.
     Когда стали выкликать охотников на  Амур,  дело  решилось само собой,
словно Кузнецовы только этого и ждали.  К тому же не за горами было время,
когда по рекрутской очереди младшему брату Егора, Федюшке, предстояло идти
в солдаты. На Амуре же никакой рекрутчины не было.
     Семейство Егора  к  тому  времени  состояло из  отца,  матери,  брата
Федюшки и  жены  Натальи с  тремя  детьми:  Петькой,  Васькой и  девчонкой
Настей. Наталья тоже желала избавить в будущем своих сыновей от солдатчины
и  стояла за  переселение.  Бабка Дарья,  еще моложавая и  бойкая женщина,
поддалась уговорам сына быстрей старика.  Она хорошо понимала своего Егора
и  если сначала не соглашалась переселяться,  то делала это не от души,  а
более для того,  чтобы испытать,  не отступится ли сын от, своего замысла.
Егор стоял крепко на  своем,  и  мать согласилась.  С  трудом уломали деда
Кондрата.
     Егор записался в переселенцы.
     Семья оживилась и  стала дружно собираться в  далекий путь.  Тут-то и
оказалось,  что у  Егора уже многое обдумано и многое заранее подготовлено
для дороги, а когда он обо всем этом думал, он и сам не мог бы сказать.
     Егор решил уйти туда,  где,  как говорили,  богачей и начальства либо
совсем нет,  либо поменьше,  чем на Каме.  Он надеялся,  что если на новых
местах  сойдутся люди  небогатые,  то  и  жизнь  у  них  станет  равной  и
справедливой.
     Осенью Кузнецовы сняли урожай, намололи муки на дорогу, набрали семян
из дожиночных колосьев, с тем чтобы посеять их на заветном амурском клине,
справили лошаденкам сбрую,  продали избу, скот и хозяйство, расплатились с
долгами.
     Отслужили напутственный молебен,  бабы поплакали-поревели, и в добрый
час, простившись с родной деревней, Кузнецовы двинулись в далекий путь.


                               ГЛАВА ВТОРАЯ

     В  Перми  из  уральских  переселенцев,  съехавшихся  туда  из  разных
деревень, была составлена партия. Назначили партионного старосту, и вскоре
крестьяне двинулись Сибирским трактом за Урал.
     Великий  путь  от   Камы  в   Забайкалье  шли  они  около  двух  лет.
Первоначально    высшие    чиновники,    распоряжавшиеся    переселенцами,
рассчитывали,  что  они  смогут  передвигаться зимами и  быстро достигнуть
Читы,  откуда должно было начаться их  плавание по рекам.  Но в  сибирские
морозы  ехать  с  семьями  по  степям  и  тайге  оказалось невозможным,  и
крестьяне останавливались в  богатых  деревнях,  нанимались к  сибирякам в
работники.
     Эх,  Сибирь,  Сибирь!..  Еще  и  теперь,  как  вспомнят старики  сво