|
ею сразу двух государственных миров: степного
(частью половецкого) и лесного (северорусского). В пределах первого - в
южнорусских степях - оказался главный центр Золотой Орды - недаром государство
Джучидов известно было на всем Востоке под именем "Кипчацкого царства" (Кипчаки
- половцы (и киргизы)). В пределах второго - в северорусских лесах - возник
дополнительный русский центр Улуса Джучиева - Владимир, потом Москва.
Теоретически мыслимо было течение дальнейшего процесса двумя руслами. Или могло
постепенно возрастать внутреннее значение северного русского дополнительного
центра, то есть Москвы, до тех пор, пока этот дополнительный центр не стал бы
сильнее прежнего главного центра, тогда уже был неизбежен разрыв, распадение на
два центра. В действительности, как известно, так и произошло. Когда Сарай
ослаб, а Москва усилилась, царство Джучидов разорвалось на две половины:
Золотую Орду и великое княжение Московское. Но мыслимо было обратное явление.
Главный центр мог получить преобладающее значение и постепенно захватить и
переработать все внутренние и внешние силы обеих половин Улуса Джучиева -
татарской и русской. Золотая Орда могла стать если не прямо русским, то
монголо-русским государством, как было монголо-китайское, монголо-персидское, а
с другой стороны - литовско-русское. Существенным для такого слияния в новых
монгольских государствах был вопрос религиозный. Культурное слияние было полным
и решительным, когда правящая монгольская аристократия принимала веру
большинства населения страны, куда внедрилась эта аристократия (буддизм в Китае,
мусульманство в Персии) (7). Иными словами, если бы монгольские ханы, потомки
Джучи, приняли православие, то, вероятно, не Москва, а Сарай оказался бы
духовным и культурным центром русской земли. В обычном сознании так прочно
укоренились представления о чуть ли не исконном мусульманстве татар и монголов,
что предположение о переходе в Православие ханов Золотой Орды покажутся может
быть праздными и пустыми фантазиями. Однако, фантазии эти несколько раз близки
были к осуществлению. Мусульманство вовсе не было исконною верою монголо-татар
(8). Не кто иной, как сын Батыя Сартак был, вероятно, или очень близок к
Православию, или прямо в Православие и перешел. О христианстве Сартака есть
показание добросовестного арабского историка аль-Джауздани, автора книги
"Насировы таблицы". Аль-Джауздани в 657 году мусульманского летоисчисления
(1258-59 г. от Рождества Христова) видел в Дели приехавшего из Самарканда по
торговым делам сеида Ашрафа-эд-дипа. Сеид рассказывал историку следующее о
Сартаке и его смерти (9). Сартак, гонитель мусульман, наследовал своему отцу
Батыю после смерти его. Вступив на престол, Сартак должен был отправиться на
поклонение великому хану Менке. На обратном пути Сартак проехал мимо орды дяди
своего Берке и повернул в сторону, не повидавшись с ним. Берке послал спросить
о причине такого оскорбления. Сартак ответил: "Ты мусульманин, а я исповедую
христианскую веру; видеть лицо мусульманина есть несчастье". Берке заперся в
своей палатке, положил веревку себе на шею и трое суток провел в плаче и
моливе: "Боже, если вера Мухамеда согласна с истиною, отомсти за меня Сартаку".
На четвертый день после этого Сартак умер (10). Преемник Сартака Берке,
наоборот, официально принял мусульманство. Обращение Берке не означало, однако,
окончательного обращения в мусульманство всей Орды. Один из следующих
"ордынских царей" Тохту (1291-1313 г.г.) был ревностным почитателем шаманства и
ламаизма. Преемник его Узбек, на сестре которого женат был московский князь
Юрий Данилович, был очень расположен к Православию (11). На Сарайских монетах,
относящихся, по-видимому, ко времени Узбека, встречаются изображения двуглавого
орла и, вероятно, Богородицы (женщины с младенцем). Узбек перешел, однако, в
мусульманство. "Царь Озбяк обесерменился", - отмечают и наши летописи. Лишь с
этого времени (начало XIV в.) положена была окончательная грань между Золотою
Ордою и Русью. Впрочем и сам Узбек, и его ближайшие преемники доброжелательно
относились к русской церкви и давали "ярлыки" в обеспечение прав русских
митрополитов и епископов, точно так же, как не ставили никаких препятствий
переходу монголо-татар в Православие. Два культурных центра Джучиева Улуса -
Сарай и Москва - тесно связаны между собою в устройстве величайшей русской
исторической культурной силы - Православной Церкви. Вскоре после монгольского
завоевания руководители русской Церкви поняли и осознали необходимость крепче
связаться с новым государственным центром - Сараем. Русская церковь пережила
время неустройства. Кафедрою митрополита с самого начала на Руси был Киев.
После монгольского погрома 1240 г. Киев потерял значение и долго не мог
оправиться. Митрополиты стали подолгу жить в северо-восточной Руси, во
Владимире на Клязьме, а в конце XIII века окончательно переселились во Владимир,
а затем в Москву (12). Митрополит не мог, однако, оставить без внимания
главный центр Улуса Джучиева - Сарай. Каждый русский митрополит XIII-XIV веков
должен был часто ездить в Сарай и подолгу пребывать там. Понятна была мысль -
устроить в Сарае нечто вроде постоянного своего представительства. Таким
представительством была основанная в 1261 году митрополитом Кириллом Сарайская
епископская кафедра (13). С своей стороны и "царь татарский" требовал, чтобы в
столицу его назначен был "большой поп". Сарайский епископ был как бы
представителем митрополита всея Руси, подобно тому, как этот последний сам был
на Руси как бы представителем Вселенского Патриарха Царьградского. Сарайский
епископ служил посредником между митрополитом и монгольским ханом, с одной
стороны, вселенским Царьградским императором и патриархом - с другой. К
патриарху и царю греческому в Царьград ездил епископ с грамотами от царя
ордынского и от митрополита всея Руси. Таким образом, если было два центра в
Улусе Джучиевом - Сарай и Москва - то эти же центры служили средоточиями и
церковного устройства Руси. С точки зрения государственно - административного
механизма главный центр был Сарай, дополнительный - Москва. В церковном
отношении было наоборот. Главный центр был Москва, дополнительный - Сарай. Но
если бы опра
|
|