ной, которая печально проводила дни в Кремле и 
со страхом и надеждой ожидала свидания с Петром.

   Развод Петра Алексеевича и Евдокии Федоровны
   А сейчас, уважаемые читатели, давайте вновь вернемся к печальной судьбе 
Евдокии Федоровны.
   Позвольте предложить вам вторую часть рассказа «Венценосная страдалица».
   «Все началось с того, что, когда Алешеньке исполнилось семь лет, царь Петр 
отправился с Великим посольством за границу. А она осталась не то женой, не то 
вдовой, и хотя звали ее царицей, но чувствовала она, что многие придворные, 
раньше почтительные и заискивающие, день ото дня становятся к ней все холоднее 
и равнодушнее, а порою, замечала она, лукаво пересмеиваются и переглядываются, 
потихоньку о чем-то шушукаясь друг с другом. Сначала казалось ей это обидным и 
унизительным, но однажды поняла Евдокия Федоровна, что все это не настоящее 
горе, а не более чем досадливая мелочь. Осознала она все происходящее, когда 
неожиданно дошла в Москву весть о том, что идут к городу мятежные стрелецкие 
полки, и если вступят они в столицу, то быть в ней пожарам и крови.
   Однако миловал Господь, 18 июня 1698 года разбили стрельцов под 
Воскресенским монастырем царские воеводы и привезли главных смутьянов в 
Преображенский приказ, а потом казнили пять дюжин бунтарей, а сотни их 
товарищей, избив батогами и ободрав кнутом, покидали в тюрьмы да остроги.
   Вот тогда-то и поняла Евдокия Федоровна, что большая разница существует 
между мелкими обидами и смертельной опасностью неистового мужицкого бунта.
   К концу лета все вроде бы затихло и утихомирилось, как вдруг 25 августа, 
загнав лошадей, примчался в Москву царь Петр и начал новый великий розыск. И 
велел казнить больше тысячи человек. И не погнушался, богопомазанный, – взял 
топор и сам рубил головы бунтарям, как заправский палач. Под страшными пытками 
несколько стрельцов оговорили Лопухиных в причастности к бунту, и разъяренный 
Петр, давно уже тяготившийся нелюбимой женой, велел постричь Евдокию в монахини.

   Ах, как она плакала! Как не хотела менять венец на иноческий куколь! Как 
страшилась за Алешеньку, не зная, что станется с ним, когда увезут ее Бог весть 
в какую-нибудь глухую обитель! Однако же Петр был неумолим и даже патриарха 
Адриана, семидесятилетнего старца, едва не прибил, когда тот осмелился просить 
за нее, говоря, что нельзя постригать кого бы то ни было помимо его воли.
   Солдаты-преображенцы посадили Евдокию в безоконный тюремный возок, обшитый 
снаружи рогожей, и отвезли в Суздаль, в Покровский девичий монастырь. Там 
поселили ее в одиночной келье и, переменив родовое имя, строго велели зваться 
отныне старицей, инокиней Еленой, а царицей отнюдь не именоваться.
   Ей не дали ни полушки ни на пропитание, ни на одежду, и она стала жить из 
милости, объедая сострадавших ей монахинь. И выходило по пословице: «По бабе и 
брага, по боярыне и говядина».
   Наконец приставленный к ней духовник – Федор Пустынник, сжалившийся над 
несчастной монахиней, передал письмо Евдокии ее московским родственникам. 
«Здесь ведь ничего нет, – писала она, – все гнилое. Хоть я вам и прискучна, да 
что же делать. Покамест жива, пожалуйста, поите да кормите, да одевайте, нищую».

   Искренне жалели инокиню Елену ее товарки, а более всех поселенная с нею в 
одну келью монахиня Каптелина, истинная подруга, добрая и на редкость для 
женщины хорошо грамотная».
   Третью часть этого рассказа, уважаемые читатели, вы прочтете в следующем 
томе «Неофициальной истории России», ибо хронологически место ее там.

   Стрелецкие казни
   Между тем Петр не упускал из виду главной цели – борьбы со стариною; ему 
нужно было напугать своих противников, страшным примером отнять у них охоту 
дерзко вступать с ним в борьбу. Стрельцов отовсюду привозили и ими наполнили 
все окрестные с Преображенским села и монастыри; всего было до 1700 человек. В 
тот самый день, в который 16 лет тому назад казнили Хованских, без допроса и 
суда, т. е. 17 сентября, в именины царевны Софьи, начались допросы с пытками; в 
14 застенках трудились палачи, и страдали более или менее виновные стрельцы; 
пытки отличались необыкновенною жестокостью. Многие не вынесли их и в 
неслыханных мучениях признались, что хотели идти в Москву, раскинуть стан под 
Новодевичьим монастырем и предложить Софье опять вступить в управление. 
Стрельцы показали, что письма им от царевен Марфы и Софьи доставлены были через 
стрелецких жен; их потребовали и тоже пытали, и от них узнали все вышесказанные 
подробности.
   Затем наступили страшные дни; делались приготовления к неслыханным со времен 
Иоанна Васильевича IV казням; строили виселицы в разных местах: у Новодевичьего 
монастыря, у съезжих изб возмутившихся полков и в разных частях города. 
Приготовления к таким многочисленным казням испугали московских жителей: уныние 
и страх были на всех лицах, каждый боялся, как бы его не оговорили, как бы не 
быть замешанным, потому что у каждого между стрельцами были родные и знакомые, 
патриарх с духовенством поднял икону Богородицы и с нею отправился к царю, 
чтобы заступиться за обвиненных, просить им помилования. Но Петр был раздражен, 
и каждое вмешательство еще больше возмущало его; выслушав патриарха, он 
крикнул:
   – К чему эта икона? Разве твое дело приходить сюда? Уходи скорее и поставь 
икону на свое место. Быть может, я больше твоего почитаю Бога и Пресвятую Его 
Матерь. Я исполняю свою обязанность и делаю богоугодное дело, когда защищаю 
народ и казню злодеев, умышляющих против него!
   Петр увиделся со своими сестрами и сам допросил их; Марфа призналась, что 
говорила Софье о том, что стрельцы подходят к Москве и желают ее видеть на 
царстве; но вполне отреклась от того, что писала стрельцам и передавала им 
письма от Софьи. Софья ни в чем не призналась,