говорила, что никаких сношений 
со стрельцами не имела, и на вопрос о письмах отвечала: «Письма, о которых 
стрельцы говорят, я не писала и в полки не посылала». А что стрельцы говорят, 
будто шли в Москву с намерением поставить ее по-прежнему правительницею, это 
придумали они не вследствие писем ее, а потому, что она так долго управляла 
государством.
   Разбор кончился; тем стрельцам, которые содержались в монастырских темницах, 
сентября 30 была первая казнь: стрельцов, двести одного человека, из 
Преображенского везли на телегах, в каждой сидело по двое с зажженными свечами 
в руках, за телегами бежали жены, дети и матери осужденных, с отчаянными 
воплями и рыданиями. У Покровских ворот процессия остановилась, и им был 
прочитан смертный приговор за то, что пришли на Москву с тем, чтобы истребить 
бояр, перебить немцев, разорить Немецкую слободу, возмутить чернь и вместе с 
нею своевольничать.
   После прочтения приговора телеги опять двинулись, и приговоренных повезли в 
разные места для исполнения приговора; пятерым еще раньше, в Преображенском, 
были отрублены головы. За этой казнью следовали другие: от 11 октября до 21-го 
казнили семьсот семьдесят стрельцов. Многим из них головы рубили в присутствии 
Петра, и рубили его приближенные бояре; ослушаться не смели, зная, что за 
каждым противоречием следует ужасная вспышка гнева, за последствия которого 
отвечать нельзя. Петр, сидя на лошади, смотрел, как бояре упражняются в ремесле 
палачей, и сердился на того, у кого руки от страха тряслись. Более всех 
отличался тут бомбардир Преображенского полка Алексашка (Меншиков); он 
впоследствии хвалился, что отрубил двадцать голов. Перед окнами царевны в 
Новодевичьем монастыре повешено было сто девяносто пять стрельцов, перед кельею 
царевны, прямо перед окном, висели трое; в руках они держали челобитные, в 
которых просили царевну принять на себя управление государством. Трупы 
казненных оставались на виселицах, плахах и колах целых пять месяцев, заражая 
воздух миазмами; целых пять месяцев перед окнами царевны качались повешенные с 
челобитными в руках.
   Во второй день после казни Петр созвал собор из всех чинов государственных, 
чтобы судить царевну Софью за ее участие в заговоре стрельцов; не известно, что 
постановили государственные чины, но Петр сам решился отнять у царевны всякую 
мысль о царствовании, а у ее приверженцев всякий предлог к возмущению. Софью 
положено было постричь в монашество под именем Сусанны, на житье оставлена она 
в том же Новодевичьем монастыре, под стражею сотни солдат. Сестры могли ее 
посещать только на Светлое Христово Воскресенье и на Святой неделе, да в 
храмовый монастырский праздник, да еще в случае болезни инокини Сусанны. Петр 
лично назначил доверенных людей, через которых можно было справляться о ее 
здоровье, и на списке этих лиц собственноручно приписал: «Певчих никаких в 
монастырь не пускать, и старицы хорошо поют, лишь бы вера была; а то в церкви 
поют: „Спаси от бед“, а на паперти деньги на убийство дают».
   Марфа была виновнее Софьи; она призналась, что говорила сестре о приходе 
стрельцов и об их желании передать ей управление; Марфу также постригли под 
именем Маргариты в Успенском монастыре города Александрова, во Владимирской 
губернии.

   Последнее свидание Петра с Софьей
   Тогда же Петр навестил сестру свою Софью, находившуюся в Новодевичьем 
монастыре в заточении, чтобы поговорить с нею обо всем случившемся. Однако 
царевна ни о чем не захотела говорить с ним, и Петр вышел со слезами на глазах, 
сказав только: «Жаль! Сколько умна, столько и зла, а могла бы мне быть правою 
рукою».

   Судьба инокини Сусанны
   Вскоре после казни пришла в келью к Софье мать-настоятельница с инокинями и 
повела ее в церковь, поставили Софью на середину храма. Ей что-то говорили, 
что-то читали и пели, остригли волосы, и как сквозь сон слышала она, что отныне 
нарекается раба Божья София инокинею, сестрой Сусанной.
   Потом отвели ее обратно в келью, где сидела она, забившись в угол, и 
неотрывно смотрела за окно, перед которым качался на ветру повешенный стрелец с 
выклеванными вороньем глазами…
   Далее, уважаемые читатели, автор считает целесообразным нарушить 
хронологический принцип, для того чтобы закончить повествование о Софье 
Алексеевне, ибо жизнь ее после пострига завершилась, – продолжалось лишь 
физическое существование; а как фигура политическая Софья полностью 
принадлежала XVII столетию, и потому рассказ о ней следует завершить в конце 
именно этого века.
   А пока Софья доживала свои дни в Новодевичьем монастыре, Петр, как 
впоследствии выразился Пушкин, «на высоту, уздой железной Россию поднял на 
дыбы».

   До Софьи доходили о том обрывочные, но все же довольно верные сведения. А 
меж тем она все более впадала в досаду, в отчаяние и глубокую душевную скорбь. 
Болезни эти, сокрушая ее дух, вместе с тем разрушали и ее плоть. И из-за всего 
этого летом 1704 года Софья сильно разболелась, слегла в постель и больше не 
встала.
   Однако воля не покинула бывшую царевну и правительницу. И, пытаясь хотя бы в 
последний, смертный, миг громко заявить о себе, инокиня Сусанна уже на смертном 
одре приняла большой постриг – схиму, вновь изменив имя на Софью, и умерла под 
этим именем на сорок шестом году жизни 3 июля 1704 года, даже самым последним 
своим поступком – возвращением имени, данного ей при рождении, – и тем 
утверждая свое царское прошлое и свое царское имя, отнятое у нее против ее воли.


   Современники и потомки о Софье Алексеевне
   По характеристике одного из сподвижников Петра, Андрея Артамоновича Матвеева,
 Софье были присущи одни л