асов и других гребных судов, которыми особенно славилась 
Венеция. Но в это время пришло из Москвы письмо, извещавшее его о том, что 
стрельцы взбунтовались и идут к городу. Петр поспешил в Москву.


   СТРЕЛЕЦКИЙ БУНТ

   Начало бунта
   Стрельцы с первых дней царствования Петра находились во враждебном отношении 
к его матери, к его родственникам и к нему самому, поэтому и в сердце царя 
постоянно таилась вражда к ним; в воображении его часто мелькали сцены первого 
стрелецкого бунта, ему представлялись окровавленные копья и растерзанные тела 
Нарышкиных и Матвеева. Эта ненависть к стрельцам не переставала выказываться то 
в том, то в другом случае; в них все досадовало его: и костюм, напоминавший 
старину, и приверженность к расколу, и столкновения между новыми солдатскими и 
потешными полками со стрельцами; в этих столкновениях не всегда стрельцы бывали 
зачинщиками, но Петр всегда обвинял их.
   Стрельцы, со своей стороны, были недовольны: царь всегда выказывал к ним 
недоверчивость и нелюбовь, даже в потешных, примерных битвах солдатские и 
потешные полки назывались нашими, при них находился царь, а стрельцы составляли 
вражеское войско и всегда терпели поражение. Стрельцы сами чувствовали, что 
приходит конец их войску, что привольной, спокойной и веселой жизни их недолго 
длиться. Они говорили:
   – Наш конец приходит, мы люди пропащие!
   Этим образом мыслей воспользовались Циклер и Соковнин, и хотя не успели они 
увлечь всех стрельцов, но некоторых привлекли на свою сторону; и это, хотя 
неполное, участие стрельцов опять подновило ненависть Петра к ним, и он перед 
отправлением из Москвы распорядился, чтобы все стрелецкие полки выведены были 
из Москвы и распределены по крепостям вдоль южной и западной границ России. В 
Москве всего оставалось шесть стрелецких полков, а остальные все были 
солдатские и потешные.
   Когда партии особенно сильно заволновались в Польше, по приказанию Петра 
остальные шесть полков должны были двинуться из Москвы к Азову на смену четырех 
стрелецких полков, занимавшихся там крепостными работами. Четыре полка вышли из 
Азова, уступив свое место вновь прибывшим, и уже с восторгом мечтали о том, как 
возвратятся в Москву, назад в свои слободы, к женам и детям, как займутся своей 
торговлей, ремеслами и как по-прежнему тихо и счастливо заживут в своих домах.
   Но на дороге они получают предписание вместо Москвы идти в Великие Луки, к 
западным границам. Как, не побывав в Москве, не повидавшись с семействами, 
опять в поход? Это возмутило стрельцов, и около полутораста человек бежали из 
полков и явились в Москву – челобитчиками. На вопрос начальства, зачем они ушли 
из полков, они отвечали:
   – Наши братья, стрельцы, нуждаемся в корме и от голоду оставляем службу и 
возвращаемся в свои семейства.
   В ответ им был назначен срок, 3 апреля, к которому они должны оставить 
Москву; а кормовые деньги им приказано было выдавать вполне, без всяких вычетов.

   Между тем в Москве ходили недобрые слухи и толки; раскольники шептались в 
одном месте, стрельцы толковали в другом о том, что царь совсем покинул Россию, 
что уехал к немцам и там совсем онемечится. Что в Москве теперь делами правят 
бояре, что они хотят умертвить царевича и сами сделать царем одного из своих; а 
стрельцам уж никогда больше не видать Москвы.
   Царевна Софья из своего затворничества следила за тем, что делается и что 
говорится в Москве; она видалась и переписывалась со своей сестрой Марфою и 
вместе с нею горько оплакивала свои былые, счастливые дни владычества, и в 
конце концов через жен стрелецких, часто бывавших в Кремле в Верху, царевны 
послали грамоты к стрельцам, приглашая все их четыре полка прийти в Москву и 
подать челобитную царевне, чтобы она по-прежнему приняла управление царством в 
свои руки; далее извещали стрельцов, что от бояр никакого добра ожидать нельзя, 
что они хотели было задушить царевича и что его только тем удалось спасти, что 
на него надели другое платье, а убили другого мальчика, на которого надели 
одежду царевича. К тому же от царя писем нет, неизвестно, жив ли он или мертв; 
остальным же стрельцам послан был указ идти назад в Москву.
   Тем временем в Москве уже произошло несколько стычек стрельцов с Семеновским 
и другими полками. Двинулись к Москве и остальные полки, и 10 июня пришло в 
Москву известие о стрелецком бунте.

   Разгром мятежников под Воскресенским монастырем
   Бояре собрались на совет, просидели всю ночь, рассуждая, что делать, и 
положили: послать воеводу Шеина на ослушников с солдатами и с ратными 
московскими людьми, стрельцов к Москве не пускать, заставить их выдать беглецов 
и зачинщиков бунта, а остальных отправить в города, назначенные им для житья. В 
товарищи к Шеину назначили Гордона и князя Кольцова-Масальского с войском. Шеин 
укрепился под Воскресенским монастырем и, попытавшись сначала уговорить 
стрельцов добром, принужден был, при виде безуспешности своих попыток, вступить 
с ними в бой.
   Разбежавшихся перед натиском Шеина мятежников почти всех переловили и под 
крепким караулом посадили в монастырские тюрьмы. После этого начались розыски, 
пытки и допросы; Шеину надобно было узнать зачинщиков возмущения. Средства для 
этого употреблялись жестокие; всех допрашивали: сами ли они собою начали бунт 
или кто-либо подготовил и подстрекал их. На пытке все признавались в своих 
винах, но ни од