ли умышленно дурно. „Меня 
морили дымом, морозом и голодом за грехи мои премногие, а не за какую-нибудь 
ересь“, – писал он. Отправляя Максима в монастырь, собор обязал его никого не 
учить, никому не писать, ни от кого не принимать писем и велел отобрать 
привезенные им с собой греческие книги. Но Максим не думал каяться и признавать 
себя виновным, продолжал писать послания с прежним обличительным характером. 
Это вызвало против него новый соборный суд в 1531 г.
   Несмотря на сознание своей правоты, Максим думал покорностью смягчить свою 
судьбу; он, по собственному выражению, „падал трижды ниц перед собором“ и 
признавал себя виновным, но не более как в „неких малых описях“. Самоунижение 
не помогло ему. Его отослали в оковах в новое заточение, в тверской 
Отрочь-монастырь. Несчастный узник находился там двадцать два года. Напрасно он 
присылал исповедание своей веры, доказывал, что он вовсе не еретик, уверял, что 
он не враг русской державы и десять раз в день молится за государя.
   Сменялись правительства, сменялись митрополиты: Даниил, враждебно 
относившийся к Максиму на соборе, сам был сослан в Волоколамский монастырь, и 
Максим, забыв все его оскорбления, написал ему примирительное послание. Правили 
Москвою бояре во время малолетства царя Ивана IV – Максим умолял их отпустить 
его на Афон, но на него не обратили внимания. Возмужал царь Иван, митрополитом 
сделался Макарий; за Максима хлопотал константинопольский патриарх – Максим 
писал юному царю наставление и просился на Афон; о том же просил он и Макария, 
рассыпаясь в восхвалении его достоинств, – все было напрасно. Макарий послал 
ему „денежное благословение“ и писал ему: „Узы твои целуем, но пособить тебе не 
можем“.
   Максим добился только того, что ему, через семнадцать лет, позволили 
причаститься св. Тайн и посещать церковь. Когда вошли в силу Сильвестр и Адашев 
(Алексей Федорович), Максим обращался к ним и, по-видимому, находился с ними в 
хороших отношениях, но не добился желаемого, хотя и пользовался уже лучшим 
положением в Отрочь-монастыре. Наконец в 1553 г. его перевели в Троицкую лавру. 
Говорят, что вместе с боярами ходатайствовал за него троицкий игумен Артемий, 
впоследствии сам испытавший горькую судьбу заточения. Максим оставался у Троицы 
до смерти, постигшей его в 1556 г. Не довелось ему увидеть Афона».

   Высказывания Максима Грека
   Верить, будто человеческая судьба зависит от звезд и будто они имеют влияние 
на образование таких или других свойств человека, противно религии, так как 
этим, с одной стороны, подрывается вера в промысел и всемогущество Божие, с 
другой – отнимается свободная воля у человека.
   Возлюби, душа моя, худые одежды, худую пищу, благочестивое бдение, обуздай 
наглость языка своего, возлюби молчание, проводи бессонные ночи над 
боговдохновенными книгами… Огорчай плоть свою суровым житьем, гнушайся всего, 
что услаждает ее… Не забывай, душа, что ты привязана к лютому зверю, который 
лает на тебя; укрощай его душетлительное устремление постом и крайнею нищетою. 
Убегай вкусных напитков и сладких яств, мягкой постели, долговременного сна. 
Иноческое житие подобно полю пшеницы, требующему трудолюбия; трезвись и 
тружайся, если хочешь принести Господу твоему обильный плод, а не терние и не 
сорную траву.
   Истинный пост, приятный Богу, состоит в воздержании от душетлительных 
страстей, а одно воздержание от пищи не только не приносит пользы, но еще более 
меня осуждает и уподобляет бесам… Не достойно ли слез, что некоторые обрекаются 
не есть мяса в понедельник ради большого спасения, а на винопитии сидят целый 
день и только ищут, где братчина или пирование, упиваются допьяна и 
бесчинствуют; лучше бы им отрекаться от всякого пития, потому что лишнее 
винопитие – причина всякому злу; от мясоедения ничего такого не бывает. Всякое 
создание Божие добро, и ничто не отвергается, принимаемое с благодарением.
   Наши властители и судьи, отринувши праведное Божье повеление, не внимают 
свидетельству целого города против обидчика, а приказывают оружием рассудиться 
обидчику с обиженным, и, кто у них победит, тот и прав; решают оружием тяжбу: 
обе стороны выбирают хорошего драчуна-полевщика; обидчик находит еще чародея и 
ворожея, который бы мог пособить его полевщику… О, беспримерное беззаконие и 
неправда! И у неверных мы не слыхали и не видали такого безумного обычая!
   Нет ни одного, кто бы прилежно поучал и вразумлял бесчинных, утешал 
малодушных, заступался за бессильных, обличал противящихся слову благочестия, 
запрещал бесстыдным, обращал уклонявшихся от истины и честного образа 
христианской жизни.
   Страсть иудейского сребролюбия и лихоимания до такой степени овладела 
судьями и начальниками, посылаемыми от благоверных царей по городам, что они 
приказывают слугам своим вымышлять разные вины на зажиточных людей, 
подбрасывают в домы их чужие вещи; или: притащат труп человека и бросят на 
улице, а потом, как будто отмщая за убитого, начнут истязать не только одну 
улицу, но всю часть города по поводу этого убийства и собирают себе деньги 
таким неправедным и богомерзким способом. Слышан ли когда-нибудь у неверных 
язычников такой гнусный способ лихоимания? Разжигаемые неистовством ненасытного 
сребролюбия, они обижают, лихоимствуют: расхищают имущества вдовиц и сирот, 
вымышляют всякие обвинения на невинных, не боятся Бога, страшного мстителя 
обиженных, не срамятся людей, окрест их живущих, ляхов и немцев, которые хоть и 
латынники по ереси, но подручниками своими управляют с правосудием и 
человеколюбием.

   Князь Овчина – Телепнев-Оболенский
   28 февраля 1527 года вышел Глинский и из «за сторожи» и почти сразу уехал в 
вотчину свою – Стародуб, стоявший у самой литовской границы в глубине брянских 
лесов.
   Василий наслаждался счастьем с молодой красавицей женой, а Елена Васильевна 
все чаще выказывала неравнодушие к Ивану Федоровичу Овчине – 
Тепепневу-Оболенскому, чей род был знатен, воинствен и многолюден.