вожди, болгарский царь Петр при посещении Константинополя одарялись гораздо 
более щедро», пишет Левченко. По строжайшему дипломатическому этикету Византии, 
Ольгу принимали, как… посла. Ее ставили ниже племенных вождей полудиких 
кочевников-венгров!
           Ни в коей мере не желая оскорбить память Левченко, скажу все же: 
наблюдательность его достойна индейца Зоркого Глаза из анекдота. Того самого, 
что, запертый бледнолицыми в сарай, на третий день заметил, что в сарае том нет 
четвертой стены. Действительно, не в обиду – другие и по сей день ничего не 
замечают, изводя бумагу на описание того, как Ольгу «с почетом» приняли в 
Византии. Хотя у Константина ясно сказано: «Прием, во всем подобный предыдущему 
(одного сарацинского посла), по случаю приезда Ольги, княгини русской».
            И это было лишь звено в цепи унижений, которое предстояло пережить 
несчастной княгине. Еще были бесконечные переходы из залы в залу огромного 
дворца, необходимость являться по первому зову негостеприимных хозяев, 
единственно чтобы ответить на «предложенный препозитом вопрос от имени августы» 
– императрица не снизошла до прямого общения с варваркой, пусть и крещеной. И 
вновь кочевки из палаты в палату, чередование чужих, странно звучащих названий 
покоев – Триклиний Юстиниана, Лавсиак, Трипетон, Кенгурий – спертый воздух, 
тяжесть сводов над головой, и опять являться, как служанка, как сенная девка, 
пред очи Рожденного в Пурпуре, и лишь с его разрешения осмелиться сесть.
            Особенно хорошо вот это: «В тот же день состоялся званый обед… 
Государыня и невестка ее сели на вышеупомянутые троны, а княгиня стала сбоку». 
Стоит напомнить, что «невестка» эта, о чем не могла не знать «ставшая сбоку» 
княгиня – та самая Анастасо-Феофано, бывшая шлюха из портового кабака! 
            Ольга терпела. Она «говорила с государем, о чем пожелала», когда 
тот позволял ей, очевидно, обещала те самые меха, воск, рабов и войско. Мы уже 
знаем – за что. За брак сына, за поддержку против хазар и своих, кровных 
русов-«нехристей». Пока же вспомним, что все это происходило на глазах 
«анепсия» Святослава. Мы знаем, каков был его нрав, знаем, как и кто его 
воспитал. Но нам, ежедневно сносящим тьму унижений от правительства, начальника,
 просто трамвайного хамла, сложно представить, что испытывал в такой ситуации 
горячий подросток. Подросток из племени, где единственным ответом на 
оскорбление желающего оставаться мужчиной, человеком в глазах Богов и людей, 
мог быть удар меча. Даже если бы поездка Ольги увенчалась успехом, он 
возненавидел бы город, бывший свидетелем унижения матери, и его надменных 
владык, и всю их страну. С этого дня ненависть язычника к разрушителям его 
святынь, правителя – к врагам его народа, сольется в душе Святослава с личной 
ненавистью смертельно оскорбленного воина.
              Но Ольге не повезло. Мало кто из владык Города царей подходил для 
ее планов меньше, чем Рожденный в Пурпуре. Стоит только прочесть тринадцатую 
главу его «Управления империей»: «Если когда-нибудь, какой-нибудь народ из этих 
неверных и худородных жителей Севера потребует войти в свойство с царем 
Ромейским и взять его дочь в жены, то тебе надлежит такое их неразумное 
требование отклонить». Далее начитанный и просвещенный Константин сознается, 
что в его глазах варвары, неромеи, собственно, не люди даже. Они – даже 
православные болгары! – вообще какие-то «особи» другой «породы». «Нехорошо 
взять хлеб у детей и бросить псам» (Мк,7:27), и можно ли подумать, чтоб дочь 
христиан вышла замуж за пса-язычника?
            Псы. Полезные, прикормленные, может, крещеные – все равно псы. 
После жары в порту. После изматывающе-бессмысленных переходов по коридорам и 
залам дворца. После «стояния сбоку» от обедающей августейшей потаскухи. После 
данных – уже данных, или не вспоминал бы их потом Ольге Константин – обещаний 
щедрых даров и военной помощи. 
            Можно только представить, как молча выла в подушку той ночью 
княгиня. И как не мог уснуть, глядя на окутанный липким жарким мраком каменный 
город-чудовище, юный князь. Можно представить, что видели в тот момент его 
глаза.
           Зарево над коростой черепиц и золотушными пузырями куполов. Блеск 
русских кольчуг, затопивший улицы. Копыта печенежских коней, расплескивающие по 
камням мостовых мечущихся двуногих крыс. Языки пламени, алчно лижущие трещащие, 
почерневшие дворцовые своды. И другие языки – языки псов, тощих уличных псов, 
жадно лакающих текущие по улицам алые ручьи…
             В путеводителе по Константинополю, написанному в Х веке, 
упоминается барельеф, на котором изображено разрушение «россами» Царя городов.  
Пророчество не сбылось. Но не прочел ли воплотивший чудовищное видение 
скульптор это пророчество в ледяных глазах белобрысого мальчишки-варвара на 
императорском обеде в среду, 9 сентября 957 года?
     
     
4. Чугунная поступь Drang nach Osten.
     
                                                                              
Не жги бересту –  это горят города,
                                                                              И 
пепел их стен ветер несет на Восток.
                                                                                
                      Дм. Фангорн.
                                                                               
Ослеплен невежеством лукавым,