с соправителем их покойного мужа и отца – Александром.
               На дворцы Константинополя обрушился град опал, ссылок, арестов. 
Новый правитель остервенело раскидывал по тюрьмам, монастырям, дальним 
провинциям всех приближенных, доверенных людей покойного брата. Всех, кто мог 
бы заступиться за вдову и сироту умершего государя. То лихорадочно спешил, то 
начинал садистски растягивать время от одной кары до другой. Вокруг 
восьмилетнего императора все меньше становилось знакомых, привычных, 
дружелюбных лиц. Все реже и все неискренней улыбались малышу взрослые. Лишь 
одна улыбка становилась все шире, все искренней, все страшнее – улыбка 
злорадного торжества на лице дяди Александра.
             И мама все чаще плакала по ночам.
             А потом одним страшным утром мир мальчика перевернулся. Утром он 
пришел пожелать царственной матушке доброго утра – и пришел в опустевшую, 
перевернутую вверх дном опочивальню, по которой бродили хмельные императорские 
гвардейцы… Константин в ужасе убежал в спальню. ЭТО случилось с мамой. Рядом 
больше не было никого. Наверняка мальчик плакал. Наверняка шептал, кусая 
шелковые простыни, захлебываясь слезами: «Почему, почему, почему?». Остался ли 
к этому времени рядом кто-нибудь, способный объяснить: причиной всему – пурпур. 
Пурпур дворцовых сводов, пурпур плаща и сапог правящего императора, символ 
безграничной власти цесарей. Пурпур превратил безобидного, в общем-то, пьянчугу 
и дебошира в мрачного маньяка. Пурпур, лежавший сызмальства на плечах 
Константина, ослепил Александра, заставляя видеть в родном племяннике не 
человека, не перепуганного малыша – ценную добычу, дичь, пушного зверька. И 
пурпур погубил его.
              Александру неоткуда было знать первейшую дисциплину двора – 
дворцовые связи. Их не выучишь в кабаках и на охотничьих биваках. Не узнаешь, 
кого нельзя оставить на свободе, если арестовал другого. Александр оставил 
кого-то, быть может, и не приближенного Льва, но связанного с одним из опальных 
вельмож. Оставил в непосредственной близости не то от своего стола, не то от 
своего кубка…
              После быстротечной, тяжелой болезни самодур и тиран завершил свое 
недолгое беззаконное царствование. Вновь рыдали колокола святой Софии, а в 
гавани вернувшаяся из ссылки Зоя уже сходила на берег с корабля боевого 
адмирала Романа Лакапина.
              В тот же день адмирал был объявлен опекуном малолетнего государя. 
Через шесть лет он становится тестем Константина, а затем и соправителем, 
императором Романом  I. Цареградский пурпур жадно вцепился в очередную жертву, 
пребывавшую, словно человек в последней, предсмертной стадии бешенства, наверху 
блаженства.
               У многодетного адмирала было четыре сына. Став императором, 
морской волк, недолго думая, венчал Христофора, Стефана и Константина на 
царство, в качестве соправителей, а четвертого, Феофилакта, сделал патриархом. 
В ромейской державе оказалось аж пятеро государей, и Рожденный в Пурпуре во 
всех документах числился лишь четвертым. Сама держава превратилась в семейное 
владение Лакапинов. Багрянородный неудачник оказался пленником в собственном 
дворце. Его единственным утешением стали книги огромной дворцовой библиотеки и 
алкоголь. Пока тесть водил флот на арабов, устраивал династические браки 
внучкам, принимал послов, несчастный зять просто потихоньку спивался. Вино и 
книги помогали ему уйти в призрачный мир от чудовищной реальности, пропитанной 
пурпуром…
              В 938 году у Константина и Елены Лакапиной родился сын, в честь 
деда названный Романом. Польщенный старый моряк объявил маленького тезку 
наследником и передвинул его отца с четвертого места в перечнях соправителей на 
второе. Не иначе, отношения в некогда дружной семье бывшего адмирала 
основательно разъело пурпуром.
              И новое решение главы семьи отнюдь эти отношения не укрепило, 
наоборот. Взбешенные сыновья Лакапина свергли отца и сослали на пустынный 
скалистый остров в Средиземном море, под носом у пиратов, которых он когда-то 
успешно топил. Тихого пьяницу и книгочея в расчет не приняли, а зря. Очень 
скоро от грызни вероломного семейства заболела голова у всей столицы, не говоря 
про придворных и в особенности гвардию. Для гвардейцев родившийся и выросший во 
дворце Константин был гораздо притягательней, чем связанное с флотом, чуждое 
миру дворца семейство Лакапинов. И, кроме того, у Константина имелось еще одно 
неоспоримое преимущество: он был один, а не четверо. Кто не пытался исполнять 
приказы хотя бы двух не ладящих друг с дружкой начальников, тому не понять, 
КАКОЕ это было преимущество!
             И вот уже гремит под пурпурными сводами: «Константин! Константин 
цесарь! Константин Рожденный в Пурпуре!». И очумевших Лакапинов, скрутив, 
волокут из опочивален во двор, нарочито долгой дорогой, чтоб успели споткнуться 
об трупы всех своих верных сторонников, разглядеть в полутьме озаренных 
факелами коридоров подленькие ухмылки и лицемерно-постные мины всех, кого 
считали таковыми. А там, на ступенях, болезненно морщась и щуря близорукие 
глаза, их тихий чудачок-зять читает при свете факела в лапе дюжего гвардейца:
              - …Как бесчестных и недостойных… презревших и обязанности 
подданных, и долг сыновний…   стыд людской и страх божий… почитать низложенными 
и лишенными … сослать…
             Неведомо, сам ли Константин или кто-то из его советников был 
автором мрачной шутки: свергнутых Лакапинов отправили на тот же остров, куда 
они сослали отца. Отца, которого почтительный зять и не подумал вернуть из 
ссылки. Можно представить, что сказал старый моряк сынкам при встрече!