Для сравнения – следующие после печенегов кочевые соседи Руси, 
половцы, за сто пятьдесят лет предприняли пятьдесят крупных нападений на 
русские земли. Легко подсчитать… гораздо сложнее представить себе, каково жить, 
считая время от набега до набега. Знать, что возводимый тобою дом станет пеплом 
через три года. Что зерна третьего урожая втопчут в пашню неподкованные копыта 
мохноногих степных лошадок. И ты сам вовсе не обязательно будешь три года 
спустя жив и свободен. Так жили на Руси XI-XII веков. При Игоре так не жили!    
                                           
              Иноземцы-современники вторят летописи.  Араб Ибн Хаукаль называет 
печенегов «острием в руках русов», которое те обращают, куда захотят. Его 
земляк Аль Масуди называет – при Игоре! -  Дон «Русской рекой», а Черное море 
«Русским, потому что по нему, кроме русов, никто не смеет плавать». Византиец 
Лев Диакон называет Босфор Киммерийский (нынешнюю Керчь) той базой, откуда 
Игорь водил на Византию свои ладьи, куда возвращался из походов. Из договора с 
Византией 944 года явствует, что Игорь контролировал и устье Днепра, и проходы 
в Крым из степи. 
             И все это совершил «бездарный полководец»? Сохранил в течение 
четверти века «безрассудный авантюрист»?
             Полезно сравнить все это с деяниями недостойного внука Игоря, 
коего славят, как великого борца с «печенежской опасностью» за выстроенные на 
Десне(!), Остре, Трубеже, Суле, Стугне городцы с гарнизонами из чуди, мери, 
словен и кривичей. При нем была непрестанная «великая брань» с печенегами, едва 
ли не ежегодно прорывавшимся к киевским предместьям.
                Боги, кто постигнет логику историков? Сделавший Дон «Русской 
рекой»  - «бездарный полководец», а строивший по Десне острожки от печенегов – 
«государственный муж». Тот, кто на полвека обезопасил страну от набегов и 
превратил врагов в покорных вассалов – «авантюрист», а тот, при ком эти враги 
только что не зимовали под столицей, кто прятался от вассалов деда то под мост, 
то за широкую спину ремесленника-кожемяки, конечно, «гений».
          Не стоит, конечно, стричь всех под одну гребенку. Обязательно надо 
назвать имена историков, смывавших с памяти отца Святослава клеймо «бездаря» и 
«слабого государя». Это Д. И. Иловайский, А.Н. Сахаров, И.Я. Фроянов (именно в 
работах Игоря Яковлевича я и наткнулся на «воеваша на печенеги») и некоторые 
другие. Однако, как писал тот же Честертон в рассказе «Скандальное происшествие 
с патером Брауном», «просто поразительно, сколько людей слышали эту историю и 
не слышали ее опровержения». Государь, заслуживающий памятников, остается 
увековеченным в карикатуре.
             И этот-то великий государь и полководец безоглядно сунулся в 
расставленную своей же жадностью ловушку? За мехами и медом – после золота и 
шелков?
              Опять вспоминается «Сломанная шпага»: «Один из рассудительнейших 
людей на свете безо всяких оснований поступил, как безумец». Словно про Игоря, 
точнее, про «Игоря» – летописную карикатуру – сказано.  Нет, все это не 
заслуживает даже названия версии. Много уместнее – байка. Кем она могла быть 
рассказана? И кто все же сделал из нее  версию  - официальную, в летопись 
вошедшую?
     
     
3. Загадочная дружина.
     
     Ай дружинушка моя все молодая,
     А молодая вся ненадежная…
     Не дружинушка тут есте хоробрая,
     Столько одна есте хлебоясть.
     Былина «Вольга и Микула». 
     
           Но сперва поговорим об еще одной нелепости летописной байки, 
нелепости, наименее очевидной для современного читателя. 
            Представьте – поход за данью на землях покоренного племени. И 
правитель говорит дружине: «Поезжайте домой, я вас нагоню»… Нет, я не о том, 
что приказ самоубийственно глуп, а Игорь вроде бы не самоубийца и уж 
определенно не глупец. Об этом мы уже говорили. Говорили о том, почему он не 
мог отдать такой приказ. Но даже если бы и отдал – дружина не могла его 
послушаться!
            По той же летописи Игорь советовался с дружиной и поступал, как она 
скажет. Его сын именно недовольством дружины объяснял матери свое нежелание 
креститься. А его внук при первом признаке недовольства дружины деревянной 
посудой прикажет подать ей золотую. Еще одного их общего потомка разъяренные 
дружинники буквально заставят порвать почти подписанный мир с осажденным 
Торжком: «Мы их не целовать пришли».
              Князь дружине не хозяин и даже не командир, а дружинник – не 
боевой холоп позднейшей Московии и не солдат. Приказы он обсуждает, и еще как! 
Примеров тому в летописи множество. Чему там нет примеров, так это тому, чтобы 
дружина в походе оставила своего вождя, по приказу или без. И не у одних русов: 
от Исландии до Японии викинг, дружинник, нукер, самурай никогда бы не поступил 
так – из страха бесчестья, что хуже смерти.
              Тацит о германских дружинах: «они сражаются вместе с вождем и 
почитают за бесчестие жить после его смерти». Ибн Фадлан о воинах «царя русов» 
в 920 году (во времена Игоря!): «они умирают после его смерти и подвергают себя 
смерти за него». Летопись: «где твоя, князь, голова ляжет, там и свои сложим».