народы, которые раньше трепетали от одного твоего образа, грабят твой город. 
Если же не сделаешь этого – дай нам приют в твоей могиле!».
     Свидетельство, что и говорить, красноречивое. Особенно, если помнить, что 
его выгравировал посреди столицы на гробнице убитого глава имперской церкви, а 
на престоле в это время сидел убийца. Ужас перед Святославом сделал то, что не 
всегда удавалось страху божьему – пересилил страх пред государством!
     Вот что пишет в это время византийский поэт Иоанн Геометр: 
     А кто опишет бедствия на Западе?
     Там скифов орды рыщут вдоль и поперек,
     Вольготно им, как будто на своей земле!
     Иссяк источник силы, чести, мужества…
     Повергнуты во прах большие города;
     Где люди жили, там сейчас коней пасут.
     О, как мне не заплакать, поглядев вокруг!
     Горят поля, деревни гибнут в пламени. 
     Но что с тобой, Византий, город царственный?
     Ты бедами всех превзошел, как раньше всех 
     Превосходил благополучьем – каждый день 
     Не ты ль трясешься, рушишь стены, весь дрожишь?
     Из тех, кого ты вырастил своим теплом,
     Одни уж пали в битвах, посеченные…
     Другие ж бросили прекрасные дворцы,
     Бегут в ущелья, на пустынных островах 
     Нашли убежище, от страха чуть дыша…
     Заслуживает внимания, что поэт, мирянин, заканчивает стихотворение 
отчаянным воплем к христианскому небу, к Спасителю. А патриарх, глава церкви, 
взывает к мертвому императору. В одном этом – чудовищный лик паники, рушащей 
веру в привычное, повседневное, заставляющее искать крайних средств.
     Поверив летописцам Второго Рима, мы не поймем их современников. Но все 
становится ясным, если предположить, что старательно расписанные Скилицей и 
Диаконом уже после гибели нашего героя «победы» их земляков – и впрямь победы в 
поединках с безымянными русами. Поединках, происходивших на фоне проигранных 
имперскими войсками сражений.
     Под Адрианополем против русского войска вновь выставили патриция Петра.
     А. Н. Сахаров предположил, что именно про это сражение сохранилась память 
в летописи, как про битву, где Святославу противостояло вчетверо превосходящее 
его численно войско. Именно там, по мнению историка, Святослав произнес свои 
ставшие бессмертными слова:
     «Некуда нам деться, надо биться – волею или неволей. Не посрамим земли 
Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут. Если же побежим – 
будет нам срам. Так не побежим же, но встанем крепко. Я буду впереди вас. Если 
паду я – сами о себе позаботьтесь».
     И дружина ответила, как и надлежало «мужам крови»:
     «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим».
     Впрочем, другие относят эти слова к Аркадиопольской битве или даже к 
страшному Доростольскому сидению.
     Важно другое. По словам того же А. Н. Сахарова, после этой битвы храбрый 
скопец со своим войском исчезает из византийских летописей.
     Перенесемся, читатель, в последний раз в Город царей. Перенесемся в те дни,
 когда вольнодумец-поэт вспомнил о небесах, а патриарх молил мертвеца об 
убежище в его гробу – для себя и всех православных. Пройдем по его улицам, 
вдохнем пропахший едкой, словно дым пожарищ, паникой воздух.
     Вон толпа уличных босяков встревожено окружила инока, почтительно внимая 
строкам пророчества о «князе Рос». И кто-то испуганно спрашивает: «Отец, а имя 
его, Сфентослава этого самого – оно как будет по-нашему?».
     Инок хмурится. Трудный вопрос, хотя многие жители Царя городов понимают с 
пятого на десятое язык варваров, торгующих с ними, служащих в императорском 
войске.
     «Сфен-то-слав… это будет… это по-нашему… по-нашему – Люциф…»
     И осекается, испуганно захлопнув сморщенной ладошкой рот.
     Поздно. Услышали. Поняли.
     Да и чего уж тут не понять…
     Вон, что ни день – идут с запада подводы с беженцами. После того, как пал 
перед варваром Адрианополь – только на столичные стены и надежда, да на святыни 
града Константинова. Иные – чуть не из самой Мизии-Болгарии бредут. И каждый 
рассказывает о знаменах цвета адского пламени, о вышитых на них поганских 
знаках – птице хищной, что на вилы бесовские похожа, и кресте с богохульно 
переломанными концами.
     И про стального вепря бронированной пехоты варваров. И про черные стаи 
диких всадников, «гуннов»-мадьяр и печенегов, кружащие вдоль его пути. Помните, 
у Иоанна Геометра: «Горят поля, деревни гибнут в пламени».
     Воет над Константинополем сорвавшийся с цепи Северный ветер. Словно до 
срока, до конца земного мира, вырвался из оков Тот, кого когда-то приковали к 
нему архангелы.
     А может – срок?
     Мы уже говорили, что в те годы христиане и на Востоке, и на Западе ожидали 
конца мира. В труде того же Диакона это ожидание сквозит очень явственно. И 
кого должны были видеть христиане города царей в непобедимом язычнике, идущем 
на их город от северных «Ворот зла», очень хорошо можно представить.
     И впрямь – впору политического убежища в гробу искать.