ли натиск противника [26]. Значит, было что-то 
такое, что уравновешивало силы, и известный историк I в. до н. э. Сыма Цянь 
полагал, что это кочевой быт [14, т. I, с. 93—96].
   Кочевничество сложилось в Центральной Азии в начале первого тысячелетия до н.
 э. [70, с. 195], и в хуннское время (III в. до н. э. – V в. н. э.) оно 
находилось на подъеме. Технический прогресс наблюдался во всем. Первоначальная 
телега на обрубках древесных стволов, которую могла сдвинуть только запряжка 
волов, заменилась телегой на колесах. Вместо шалашей из древесной коры (чатров, 
откуда возникло русское слово – шатер) появилась войлочная юрта, теплая в холод,
 прохладная в жару, просторная и портативная. Была улучшена порода лошадей, и 
наряду с маленькой, выносливой сибирской лошадью хунны развели высоких, резвых 
коней, очень похожих на арабских. Хуннская одежда – кафтан и широкие штаны – 
перенималась китайцами и римлянами, а в V в. хуннские прически стали в 
Константинополе последним криком моды. Хуннское хозяйство было связано с 
использованием лесостепного ландшафта. Им были равно необходимы сухие степи, на 
которых скот мог добывать себе пищу в зимнее время, и покрытые лесом горы. Из 
дерева они изготовляли телеги и остовы юрт, а также древки стрел. Кроме того, в 
горных лесах гнездились степные орлы, перья которых шли на опушку стрел. 
Перелески служили укрытием для скота во время буранов и доставляли пастухам 
дрова, в то время когда кизяк был присыпан снегом. Именно наличие в Монголии 
горных хребтов – Хангая, Хэнтэя, Монгольского Алтая – повлияло на характер 
хуннского хозяйства, а тем самым и на своеобразие хуннской культуры.
   Но описанное сочетание ландшафтов зависит не только от рельефа, но и от 
степени увлажнения. При долговременных засухах площадь горных лесов сокращается,
 равно как и площадь степей, зато разрастаются каменистые пустыни, где жизнь 
исчезает. Тогда сокращается население и падает могущество кочевых держав. 
Именно это явление можно наблюдать, проследив историю хуннов. В IV – I вв. до н.
 э. хунны обитали на склонах Иньшаня и очень ценили этот район, так как «сии 
горы привольны лесом и травою, изобилуют птицею и зверем» [14, т. I, с. 94]. 
Так описывает эту область географ I в. Потеряв Иньшань, хунны плакали, проходя 
мимо него. В XX в. Иньшань уже изменился: «местность эта в общем равнинная, 
пустынная, встречаются холмы и ущелья; на севере большую площадь занимают 
развеваемые пески. Северная часть плато представляет собой каменистую пустыню, 
среди которой встречаются невысокие горные хребты, лишенные травянистого 
покрова» [62, с. 159—160]. Такое же различие мы находим в описаниях Хэси – 
степи между Алашанем и Наньшанем.
   В этих описаниях можно было бы усомниться, если бы их не корректировали 
цифры отбитого у хуннов скота. Этим цифрам приходится верить, так как китайские 
полководцы сдавали добычу чиновникам по счету и могли только утаить часть 
добычи, а никак не завысить цифру ее. При неудачных набегах на хуннов, когда те 
успевали отойти, добыча исчислялась тысячами голов скота, например двумя, семью,
 а при удачных – сотнями тысяч [14, т. I, с. 81—82]. И это в той местности, 
которая сейчас представляет пустыню.
   Очевидно, две тысячи лет назад площадь пастбищных угодий, а следовательно, и 
ландшафт были иными, чем сейчас. Но мало этого, усыхание степи имело место уже 
во II – III вв. н. э. и сильно отразилось на обществе хуннов; хуннская держава 
ослабела и погибла. Конечно, для крушения кочевой империи было сколько угодно 
других, внешнеполитических, причин, но их было не больше, чем всегда, а до 90 г.
 хунны удерживали гегемонию в степи, говоря: «Мы не оскудели в отважных воинах» 
и «сражаться на коне есть наше господство» [там же, с. 88]. Когда же стали 
сохнуть степи, дохнуть овцы, тощать кони – господство хуннов кончилось.
   Но посмотрим, совпадают ли другие объективные физико-географические 
показатели с нашими наблюдениями? Нет ли тут противоречий? Выберем для этой 
цели Каспийское море, непосредственно граничившее с интересующей нас страной – 
Хазарией.
   В IV – II вв. до н. э. уровень Каспийского моря был весьма низок. Попытки 
путем истолкования греческих мифов и сведений античных авторов обосновать 
высокий уровень Каспийского моря в первом тысячелетии до н. э., достигавший 
будто бы абсолютной отметки плюс 1,33 м [см.: 4, с. 211—213], подвергнуты 
справедливой критике Л. С. Бергом [13, с. 208—212]. Наши полевые исследования в 
1960 г. показали, что на территории Калмыкии, которая при положительной отметке 
моря была бы покрыта водой, на поверхности земли лежат палеолитические отщепы. 
Это позволяет заключить, что за последние 15 тысяч лет уровень Каспия так 
высоко не поднимался.
   Первые научные исследования в районе Каспийского моря были проведены 
соратниками Александра Македонского – историком Аристобулом и мореплавателем 
Патроклом. Они установили, что уровень Каспия был в то время очень низок, 
несмотря на то что воды Амударьи протекали в Каспийское море через Узбой. Это 
видно из того, что при впадении Амударьи в Каспий были водопады [8, с. 11—15], 
следовательно, абсолютная отметка моря была намного ниже, чем в наше время.
   То же самое, без тени сомнения, утверждает историк VI в. Иордан, автор 
знаменитой истории гетов [43, с. 74]. Он сообщает, что есть другой Танаис (Дон 
– аланское слово, обозначающее реку), который, «возникая в Хриннских горах (на 
Памире [97, р. 102—103; 99, р. 84—85]), впадает в Каспийское море». Иордан был 
человеком образованным, хорошо знакомым с географической литературой, которая 
не вся сохранилась до нашего времени, и потому его высказывания заслуживают 
доверия, за одним исключением: его данные для VI в. могли уже быть устаревшими. 
Почерпнутые из сочинений I – II вв., они скорее всего отражают положение, 
бывшее именно в эти века, но это-то для нас и ценно. Приток воды в Каспий через 
Узбой мог быть очень незначительным и непостоянным. Воды Амударьи могли попасть 
в Узбой только через Сарыкамышскую впадину. Площадь Сарыкамышской впадины 
вместе с впадиной Асаке-А