все основания считать апостола Андрея Первозванного провозвестником истины 
Христовой на просторах нашей Родины от Закавказья до Среднего Приднепровья». 
[34. Шабатин И.Н. Св. апостол Андрей Первозванный — проповедник истины 
Христовой на Руси // ЖМП. 1962. № 12. С. 64.] По уверению митрополита Антония 
(Мельникова), «первые семена христианства на территории Древней Руси были 
посеяны апостолом Андреем Первозванным». [35. Петр (игумен). Греческий 
церковный историк о первых митрополитах всея Руси // ЖМП. 1982. № 5. С. 48.]
     Следует отметить, что известный повод для таких заявлений дают, как это ни 
странно, исследования маститых советских ученых. Академик Д.С. Лихачев, к 
примеру, замечает: «Рассказ о посещении Русской земли апостолом Андреем, хотя и 
не соответствует действительности, не может, однако, считаться выдумкою 
русского летописца». [36. ПВЛ. Ч. 2. С. 218.] Хорошо всетаки было бы разрешить 
загадку: если рассказ о путешествии апостола Андрея путем «из варяг в греки» 
придумал не русский летописец, то кто же это сделал? Д.С. Лихачев оставляет 
вопрос открытым, но всем ходом своих суждений склоняет к мысли об исторической 
основе рассказа. И становится совсем уж непонятно, почему тогда этот рассказ 
«не соответствует действительности». Другой крупный исследователь, академик Б.Д.
 Греков, на которого, кстати сказать, ссылается для поддержки И. Шабатин, 
оправдывая внесение в летопись предания об апостоле Андрее, говорит: «Принятие 
христианства из Византии было подготовлено всей предшествующей историей 
восточного славянства и Руси. Сведения о проповеди христианства восходят к 
первым векам нашей эры и в преданиях связываются с именем апостола Андрея. 
Сведения эти из какогото источника попали и в „Повесть временных лет“. [37. 
Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 388.]
     Для Б.Д. Грекова было вообще характерно стремление удревнить историю 
христианства на Руси, что диктовалось его представлениями о раннем формировании 
классового общества у восточных славян. Если в деятельности апостола Андрея Б.Д.
 Греков усматривал проповедь христианства среди предков восточного славянства, 
то в V веке н. э. он наблюдает уже проникновение христианской религии в 
славянское общество. Основанием стало свидетельство церковного писателя 
Иеронима о том, будто «холода Скифии пылают жаром новой веры». Но сходные 
свидетельства имеются в сочинениях Тертуллиана (III век), Афанасия 
Александрийского (IV век) и других писателей. Все их упоминания о христианской 
вере у скифов настолько неопределенны и глухи, что едва ли могут быть 
использованы как заслуживающие доверия. Самое большее, что можно извлечь из 
данных свидетельств, — это предположение о единичных поездках миссионеров в 
пределы погруженной в язычество Скифии.
     Другие историки (С.М. Соловьев, В.А. Пархоменко, А.Н. Сахаров) связывают 
появление христиан у восточных славян с началом IX века. Они исходят из 
сведений, почерпнутых из Жития Стефана Сурожского, в котором повествуется о 
походе русской рати во главе с князем Бравлином на Сурож. Бравлин, рассказывает 
автор Жития, ворвался с воинами в город, проник в церковь, где стояла гробница 
св. Стефана, украшенная драгоценностями, и начал грабить ее, но тотчас 
«разболеся»: с перекошенным лицом повалился наземь, источая пену. Бравлин лежал 
в параличе до тех пор, покуда его бояре не снесли награбленные в Корсуне, Керчи 
и Суроже богатства к «гробу» Стефана. Затем раздался глас святого, призывающий 
Бравлина креститься: «Аще не крестишися в церкви моей, не возвратися и не 
изыдеши отсюду». В ответ Бравлин будто бы возопил: «Да приидут попове и крестят 
меня, аще встану и лице мое обратится, крещуся». Чудо кончилось тем, что 
Бравлин и его бояре крестились, а потом, отпустив пленников и возложив дары св. 
Стефану, удалились восвояси. С той поры никто не смел нападать на город, но 
если кто и нападал, «то посрамлен отхождаше». Так излагаются «события» в Житии.
     Изучение памятника убеждает в ненадежности его как исторического источника.
 Житие представляет собой славянорусскую редакцию древнего греческого сказания,
 осуществленную в XV веке, то есть спустя шесть столетий после описываемых 
событий. Выдающийся русский византинист В.Г. Васильевский, скрупулезно 
изучивший Житие, писал: «Как произведение русского книжника XV столетия, 
скомпилированное с назидательной целью из разных источников и приноровленное к 
тогдашним литературным вкусам, Житие Стефана Сурожского имеет весьма малую 
историческую ценность». [38. Васильевский В.Г. Труды. Пг., 1915. Т. 3. С. 
CCXIII.] На основании Жития позволительно лишь предположить нападение в первой 
половине IX века на Сурож русского войска. А сцена крещения Бравлина с боярами 
— плод книжного воображения, поскольку в обстановке военного нападения, 
сопровождавшегося убийствами, грабежом и пленением, крещение врага — вещь 
совершенно нереальная. В данном случае безразлично, кто здесь фантазировал — 
русский переводчик или греческий составитель Жития, но если всетаки поставить 
вопрос, кто же выдумал эпизод с крещением Бравлина, то, скорее всего, ответ 
должен быть следующий: русский «списатель». К такому ответу побуждают два 
обстоятельства. Вопервых, стиль работы русского книжника, легко допускавший 
произвольное обращение с греческим оригиналом, зашедшее настолько далеко, что В.
Г. Васильевский был вынужден сказать: «В разбираемом нами славянорусском Житии 
нужно видеть не какоелибо переводное с греческого, но именно русское 
произведение». Вовторых (и это вытекает из первого), русский автор, создавая 
«русское произведение» и подгоняя его под современные ему литературные вкусы, 
мог придумать бравлиново крещение, тем более что как раз в ту пору (XVXVI 
века) явственно обнаруживается стремление идеологов русского православия 
удревнить появление христианства на Руси.
     Весьма примечательна в этом отношении публичная беседа царя Ивана Грозного 
о католической вере с папским послом Антонио Поссевино, происшедшая в царском 
дворце 21 февраля 1582 года.