голодная. И тогда зашумела «простая чадь», собравшись на вече «на Ярославли 
дворе». Вину за беспросветные дожди, препятствовавшие севу озимых и уборке сена,
 «простая чадь» возложила на архиепископа Арсения, который «выпроводил Антония 
владыку на Хутино, а сам сел, дав мьзду князю». Возбужденные толпы народа 
пришли на владычный двор и Арсения, «акы злодея пьхающе за ворот, выгнаша». 
Архиепископа чуть было не убили. Но ему повезло: он сумел укрыться в 
новгородской Софии и отвратить от себя, казалось, уже неизбежную смерть.
     Действия народа в описываемых событиях имели достаточно определенную 
языческую направленность. В древних обществах на руководителях лежала 
обязанность не только вызывать дождь, живительный для посевов, но и прекращать 
его, когда избыток влаги губил урожай. Неверно, разумеется, было бы говорить, 
что архиепископ, в частности Арсений, пользовался у новгородцев репутацией мага,
 управляющего погодой. Утверждать подобное — значит чересчур архаизировать 
идеологию и быт новгородской общины. В эпизоде изгнания Арсения языческие 
обычаи хотя и отразились, но в модифицированной, смягченной форме. В глазах 
народа архиепископ Арсений, конечно, не колдун, разверзший хляби небесные, а 
плохой человек, неправдой получивший высшую духовную и правительственную 
должность, отчего в Новгородской земле установилась скверная погода, чреватая 
голодом. В этом и заключалась главная вина архиепископа Арсения, как ее 
понимала «простая чадь», в сознании которой язычество еще продолжало жить.
     В 1230 году в Новгороде снова свирепствовал лютый голод. По словам 
летописца, «изби мраз обилье по волости нашей, и оттоле горе уставися велико... 
И разидеся град нашь и волость наша, и полни быша чюжии гради и страны братье 
нашей и сестр, а останок почаша мерети». Мор был жестокий. В «скудельницу» 
(общую могилу), выкопанную по распоряжению архиепископа Спиридона, свезли 
более трех тысяч трупов. Виновниками бедствия новгородцы сочли своих правителей.
 Сперва они убили Семена Борисовича — приятеля посадника Внезда Водовика. Дом и 
села, принадлежавшие Семену, подверглись разграблению. Затем принялись грабить 
двор и села самого посадника Воловика, а также Бориса Негочевича — тысяцкого. 
Эти акции горожан означали падение власти посадника и тысяцкого, то есть снятие 
с должностей Внезда Водовика и Бориса Негочевича. Поэтому Внезд и Борис бежали 
в Чернигов, спасаясь от расправы, грозившей им со стороны охваченного 
волнениями народа. Новгородцы же избрали посадником Степана Твердиславича, а 
тысяцким — Микиту Петриловича, причем имущество опального посадника и его 
доброхота Семена разделили по сотням — административнотерриториальным районам. 
Раздел имущества Водовика и Семена населением Новгорода соответствовал 
архаическим порядкам, по которым, как уже неоднократно отмечалось, во время 
гибели урожая и голода правителей если не убивали, то изгоняли, а их имущество 
грабили.
     Необходимо подчеркнуть, что грабежи, упоминаемые летописцем, нельзя 
понимать упрощенно, характеризуя их как незаконные акты насилия и хищения. 
Распределение имущества низвергнутых новгородцами правителей по сотням 
указывает на определенное отношение рядовых масс к богатству вообще и 
древнерусской знати в частности. Это процессы, типичные для переходных обществ 
(от доклассового строя к классовому), заключавшиеся в противодействии старой 
коллективной собственности новой, развивающейся. Грабежи, о которых говорится в 
летописи, представляли собой своеобразное перераспределение богатств по 
принципу коллективизма, сопротивление общины личному обогащению, чему в немалой 
мере способствовало то обстоятельство, что богатства древнерусской знати, в том 
числе и новгородской, складывались преимущественно за счет публичных 
поступлений — всевозможных платежей за отправление общественно полезных функций.
 Становится понятным, почему люди Древней Руси смотрели на собственность князей 
и бояр как на отчасти преобразованную или временно оккупированную общинную 
собственность, подлежащую возврату в лоно общины. Вот почему устранение 
правителя от власти нередко сопровождалось отнятием у него богатств, добытых 
посредством этой власти. Инструментом такой «экспроприации» как раз и являлись 
«грабежи», описанные новгородским книжником. Часто они возникали стихийно, а 
порой — в организованном порядке, когда награбленное делили внутри общины 
поровну, как это случилось с имуществом Водовика и Семена. Но суть их 
оставалась неизменной: она состояла в перераспределении богатств на 
коллективных началах.
     Приведенные факты убеждают в том, что люди Древней Руси (и знатные, и 
простые) обычно решали проблемы, выдвигаемые жизнью, с помощью языческих 
методов и средств, иногда, впрочем, закамуфлированных под христианские нормы и 
образцы. Это, безусловно, яркий показатель устойчивости язычества в 
общественном сознании Руси XIXII столетий. К сказанному надо добавить, что 
некоторая часть древнерусского общества рассматриваемого времени была 
некрещеной, в чем и состояла одна из главных причин сохранения в Киевской Руси 
всей совокупности языческих верований, существовавших у восточных славян до 
принятия христианства.
     Постарому на Руси поклонялись камням, рекам, колодцам, болотам, рощам и 
отдельным деревьям. Молились огню «под овином», принося «жертвы идольские». 
Согласно терминологии церковных проповедников, молящиеся огню суть 
«идолослужители».
     Предметами почитания, как и прежде, были гром и молния, дождь и ветер, 
солнце и луна, месяц и звезды. Церковные наставники, обращаясь к пастве, 
настойчиво рекомендовали «уклонятися звездочетца», проклятию предавали тех, 
«кто целовал месяц», осуждали посмевших сказать, что дождь идет. Во всем этом 
видны несомненные следы обожествления древнерусскими людьми явлений природы. К 
солнцу как к божеству обращается Ярославна, горевавшая «в Путивле на забрале»: