путем магии». Аналогичные примеры находим в древности. Так, «у каждого 
египтянина было два имени: истинное и доброе, или, иначе, большое и малое. 
Доброе, или малое, имя было известно всем, истинное же, или большое, имя 
египтяне держали в глубокой тайне». [31. Там же. С. 278.]
     Нельзя, конечно, отождествлять практику двойных княжеских имен в Древней 
Руси с упомянутыми архаическими обычаями. Вместе с тем, нет оснований полностью 
отрицать пусть и отдаленную, но все же генетическую связь между ними, особенно 
если учесть широкую распространенность у древних народов запрета на имена 
правителей, каковыми и являлись князья со времен, предшествующих Киевской Руси.
     Большую озабоченность вызывала у служителей церкви закоренелая привычка 
древнерусских людей произносить клятвы. «Рота» (клятва) — принадлежность 
языческого общественного быта. Она осуждалась «христолюбцами» как тяжкий грех. 
И вот в этот грех постоянно впадали русские князья. Княжеские клятвы — 
заурядное явление в политической жизни Руси XIXII веков. Непременным их 
условием было целование креста. Летописи сохранили яркие сцены княжеских 
крестных целований. В 1097 году князья Изяслав, Владимир, Давыд Игоревич, 
Василько, Давыд Святославич и Олег, утомленные взаимной враждой, «собрались в 
Любече для установления мира и говорили друг другу: „Зачем губим Русскую землю, 
сами на себя ссоры навлекая? А половцы землю нашу расхищают и радуются, что нас 
раздирают междуусобные войны. Да с этих пор объединимся чистосердечно и будем 
охранять Русскую землю, и пусть каждый правит в отчине своей…“ И на том 
целовали крест: „Если теперь кто на кого покусится, против того будем мы и 
крест честной“. И сказали все: „Да будет против того крест честной и вся земля 
Русская“. И, попрощавшись, пошли восвояси». [32. ПВЛ. Ч.1. С.372.] Но едва 
князья разошлись по домам, как среди них снова вспыхнула «котора» (вражда). 
Завязалась кровавая драма, закончившаяся ослеплением Василька, кстати, ни в чем 
не повинного.
     Несколько раньше Изяслав, Святослав и Всеволод Ярославичи, воевавшие с 
князем полоцким Всеславом, целовали крест на том, что не причинят ему зла, и 
предложили встретиться для переговоров. «Он же, положившись на их 
крестоцелование, переехал к ним в ладье через Днепр. Когда же Изяслав, идя 
впереди, ввел его к себе в шатер, тут схватили Всеслава… нарушив 
крестоцелование. Изяслав же, приведя Всеслава в Киев, посадил его в темницу 
вместе с двумя его сыновьями». Но вскоре народ изгнал Изяслава из Киева и на 
княжеский стол посадил Всеслава, освободив его из «поруба» — земляной тюрьмы.
     Привлекает внимание определенная фетишизация креста в летописном 
повествовании: выйдя из темницы, Всеслав, вздохнув, сказал, обратившись к 
кресту: «О крест честной! Так как верил я в тебя, ты и избавил меня от этой 
ямы».
     Князь уверовал в крест безотносительно к тому, что он символизирует. 
Известно, что Всеслав слыл на Руси как чародей и оборотень, родившийся «от 
волхованья», то есть при помощи колдовства. По совету волхвов мать князя 
наложила сыну на голову волшебную повязку, которую тот носил всю жизнь и потому,
 согласно летописи, был «немилостив на кровопролитие». Волшебные повязки 
(«наузы») стали предметом гневных нападок церковников, а те, кто пользовался 
ими, всячески осуждались как угодники бесам. Образ Всеслава — образ 
древнерусского князя, во многом еще верного языческим традициям. Естественно, 
что крест он воспринимал поязычески.
     Мало отличался от него и летописец, воспевший крест как нечто 
чудодейственное: «Велика сила креста: крестом бывают побеждаемы силы бесовские, 
крест князьям в битвах помогает, на брани, крестом ограждаемы, верующие люди 
побеждают враговсупостатов, крест же быстро избавляет от напастей тех, кто 
взывает к нему с верою. Ничего не боятся бесы, только креста». [33. ПВЛ. Ч.1. С.
316.]
     Крестоцелование, которое по сути своей явилось языческой клятвой, под 
натиском житейских интересов постоянно нарушалось. Случалось и такое, что 
церковные иерархи, стремясь предотвратить кровопролитие и раздоры, «снимали 
крестное целование» с того или иного князя и брали грех клятвопреступления на 
себя.
     Княжеские распри обычно завершались битвами. Враждующие князья нередко 
говорили друг другу: «Бог нас рассудит». В конечном счете побеждал, по их 
убеждению, тот, на чьей стороне был бог, а следовательно, и правда. Все это 
живо напоминает языческое «поле» — поединок, посредством которого разрешались 
взаимные споры. «Поле» в виде судебного поединка продержалось на Руси долго и 
признавалось законодательством московских государей.
     Взгляд на вооруженное соперничество как на средство достижения «божьей 
правды» не был достоянием лишь княжеского сознания. Его разделяло общество в 
целом. И тут мы находим ключ к разгадке происшествий, которые могут показаться 
поначалу странными и не вполне понятными. В княжеских междоусобиях активное 
участие принимали народные массы, соединявшиеся в волостные ополчения, 
именуемые в летописях «воями». Часто противоборство князей являлось главным 
образом выражением вражды и противоречий между различными древнерусскими 
землямиволостями. Но имели место и случаи столкновения преимущественно 
княжеских интересов. В таких случаях городские общины спокойно взирали на драки 
княжеские, словно сторонние зрители, ожидая, чем кончится очередная схватка 
разъяренных Рюриковичей. И если один князь сгонял другого со стола, то община 
принимала его в качестве нового правителя. Нельзя, однако, усматривать в 
подобных фактах слабость городских общин, отстраненность народа от распоряжения 
княжескими столами, как это делают многие современные историки. Причина 
«пассивности» народа в таких ситуациях заключена не в мнимом политическом его