милостыню или поставить свечу в церкви (то есть сделать богоугодное дело), 
чтобы надеяться на доброе воздаяние от бога. И если вместо блага на людей 
сходило зло, то бога не восхваляли, а предавали поруганию. Наставники церковные 
призывали, разумеется, в беде и несчастье не роптать на бога, а смиренно идти в 
храм и возносить молитвы, каясь в грехах своих.
     Подобное, прагматическое и прозаическое отношение к богу, характерное для 
язычников, находит многочисленные историкосравнительные параллели. 
Выразительный материал приводит выдающийся английский этнограф Дж. Фрэзер в 
своей известной книге «Золотая ветвь». Так, «если божество долгое время 
оставалось глухим к мольбам японских крестьян о дожде, то в конце концов те 
низвергали его изображение и с громкими проклятьями швыряли головой вперед в 
смердящее рисовое поле. „Поваляйся немного здесь, — говорили они, — и посмотрим,
 как ты будешь чувствовать себя через несколько дней на палящем солнце, которое 
сжигает все живое на наших потрескавшихся полях“. При подобных же 
обстоятельствах фелупы из Сенегамбии сбрасывают своих фетишей и тащат их по 
полям, проклиная до тех пор, пока не пойдет дождь.
     Большими специалистами по части взятия приступом царства небесного 
являются китайцы. Когда они нужду в дожде испытывают, они изготовляют из бумаги 
или из дерева огромного дракона, изображающего бога дождя, и целой процессией 
таскают его повсюду. Если дождь и после этого не идет, мнимого дракона 
проклинают и разрывают на куски. В других случаях китайцы угрожают богу и бьют 
его, если тот не дает дождя. Они публично смещают его с должности божества…
     Эти «метеорологи» с Дальнего Востока могут вызвать улыбку у читателя, но и 
в современной христианской Европе прибегали к точно таким же методам вызова 
дождя. В конце 1893 года над Сицилией изза отсутствия дождей нависла страшная 
угроза гибели урожаев. Каждый день солнце поднималось и заходило при совершенно 
безоблачном голубом небе. Сады Конка д'Оро, окружающие великолепным зеленым 
поясом Палермо, увядали. Надвигался голод. Народ был в большой тревоге. Самые 
испытанные методы вызывания дождя не приносили желаемого результата. По улицам 
и полям двигались процессии. Мужчины, женщины и дети, перебирая четки, целыми 
ночами лежали распростертыми перед иконами святых. Освященные свечи днем и 
ночью горели в церквах. На деревьях висели пальмовые ветки, освященные в 
вербное воскресенье. В селении Солапарута, в соответствии с древним обычаем, 
сор, выметенный из церквей в вербное воскресенье, был рассеян по полям. Все 
оказалось тщетным. Жители Никозии, с обнаженными головами, босые, носили по 
всему городу распятия и стегали друг друга железными прутами. Ничего не 
помогало. Даже великий святой, Франциск из Паоло, который ежегодно совершал 
чудо дождя, то ли не смог, то ли не захотел помочь людям.
     Обедни, вечерни, представления, иллюминации, фейерверки — ничто не трогало 
его. В конце концов крестьяне начали терять терпение. Большинство святых 
подверглось изгнанию. В Палермо жители выбросили святого Иосифа из церкви в сад,
 чтобы он самолично убедился, как обстоят дела, и поклялись оставить его на 
солнцепеке, пока не пойдет дождь. Других святых, как непослушных детей, 
повернули лицами к стене, с третьих сорвали их великолепные одеяния и изгнали 
далеко за пределы их приходов. Им угрожали, их грубо оскорбляли, окунали в лужи.
 В городе Кальтанисетта у архангела Михаила оторвали золотые крылья и заменили 
их картонными; с него сняли также пурпурную мантию и вырядили в тряпье. Еще 
хуже пришлось святому Анжело, покровителю Ликата. Его вообще раздели догола, 
всячески оскорбляли, затем заковали в цепи и угрожали повесить или утопить. 
«Дождь или веревка?» — орала разъяренная толпа, потрясая кулаками перед ликом 
святого». [30. Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 8890.]
     В поступках жителей Сицилии наглядно проявился рецидив языческих воззрений.
 Но в отличие от Древней Руси, где люди «поносили» бога по пустяковому случаю 
(падеж какойнибудь одной даже животины), здесь поругание святых связано с 
чрезвычайным событием — жестокой засухой.
     Склонность к язычеству проявлялась на Руси XIXII веков не только в 
народной среде, но и у знати, в частности князей, нравы и обычаи которых то и 
дело выходили за рамки христианских норм. Древнерусские князья имели два имени: 
одно — мирское, второе — полученное при крещении. Последнее имя было менее 
известно, чем первое: в летописях и других письменных памятниках, как правило, 
фигурируют княжеские имена, носимые в миру, хотя, казалось бы, христианские 
имена князей в христианизируемой стране должны были звучать чаще, чем те, что 
достались от языческих времен. Но мы наблюдаем обратное. Известно также, что 
при крещении того или иного князя нарекали именем какогонибудь святого, 
который становился покровителем и патроном нареченного. В честь этих святых 
князья создавали патрональные храмы и монастыри. Совершенно очевидно, что имя 
святого придавало имени князя определенный оттенок священности, чем, вероятно, 
и объясняется некоторая сдержанность его употребления в быту. Если это так, то 
здесь звучат, правда весьма приглушенно, мотивы древних представлений, 
связанных с табу на имена собственные. У первобытных народов имя считалось 
важной и неотъемлемой частью того, кто носил его. Существовало убеждение, что 
дурное обращение с именем может нанести вред человеку. Поэтому прилагалось 
«много усилий, чтобы скрыть свои подлинные имена и тем самым не дать в руки 
злоумышленников оружие против себя». Вот почему, например, «у племен 
Центральной Австралии каждый мужчина, женщина, кроме имени, употребляемого в 
обиходе, имеет тайное или священное имя, которое присваивается ему старейшинами 
сразу же или вскоре после рождения. Оно известно только членам группы, имеющим 
полное посвящение. Упоминается это тайное имя лишь в наиболее торжественных 
случаях». Причина секрета следующая: «Туземцы не сомневаются, что, узнав их 
тайные имена, иноплеменник получит благоприятную возможность нанести им вред