бесправии, а в традиционных представлениях, согласно которым победителем 
становился тот, кому сопутствовало благоволение богов, а побежденным — лишенный 
этого благоволения. Поэтому в князепобедителе люди Древней Руси видели как бы 
богом данного правителя. Отсюда известная «отрешенность» масс от межкняжеской 
борьбы, наблюдаемая в отдельных, правда немногочисленных, случаях на Руси 
XIXII столетий.
     Дж. Фрэзер приводит немало данных, подтверждающих мысль о том, что 
насильственная смерть правителя расценивалась у древних народов как результат 
его прегрешений и, следовательно, как заслуженная участь. Славяне не являли 
здесь исключение. Когда однажды плененные славянами некие Гунн и Ярмерик убили 
их князя и княгиню, а затем пустились в бегство, «язычники кричали им вдогонку, 
чтобы они возвратились и правили вместо убитого князя. Такое предложение вполне 
соответствовало представлениям древних славян о престолонаследии. Однако 
беглецы не вняли посулам преследователей, сочтя их простой приманкой, и 
продолжали бегство до тех пор, пока язычники не смолкли вдали». [34. Фрэзер Дж. 
Указ. соч. С. 313.]
     В способах ведения войны, несомненно, сказывается мировоззрение воюющих. 
Как установлено наукой, война язычниками «велась не только против воинов, она 
велась против всего народа — мужчин, женщин, детей, рабов; ее вели не только с 
людьми, ее вели также с полями и жатвой. Выжигали засеянные поля, вырубали 
деревья; жатва врага почти всегда посвящалась подземным богам и вследствие 
этого сжигалась. Истреблялись стада, уничтожались даже посевы, которые могли 
принести плод в следующем году». [35. Фюстель де Куланж. Указ. соч. С. 228.]
     Военная история Древней Руси изобилует такими примерами. Владимир Мономах, 
князь, по мнению современников, богобоязненный и христолюбивый, похвалялся тем, 
что вместе с черниговцами и половцами захватил Минск, разорил его дотла, не 
оставив в городе ни раба, ни скотины. Образ действий Мономаха едва ли отвечал 
христианским заповедям, но вполне соответствовал языческим нравам, которые были 
настолько живучи, что их рецидивы проявлялись столетия спустя. В 1468 году рать 
великого князя московского Ивана Васильевича «пустошила» черемисскую землю, 
посекая людей, коней и «всякую животину».
     Уничтожение полей и посевов противника — заурядные явления в Киевской Руси.
 В летописях часто говорится о сожжении враждующими князьями хлебных полей, сел 
противника, всего того, что называлось тогда «жизнью». Религиозный (языческий) 
подтекст уничтожения «жита» проясняется на фоне одного чрезвычайно интересного 
места из «Слова о полку Игореве». Повествуя о княжеских раздорах конца XI века, 
автор «Слова» замечает: «Тогда при Олеге Гориславиче… погибала жизнь Дажбожьего 
внука, в крамолах княжеских век человеческий сокращался. Тогда же по Русской 
земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы себе деля, а 
галки свою речь говорили, лететь собираясь на поживу». [36. Художественная 
проза Киевской Руси XIXIII вв. С. 245.] Певец «Слова», как видим, связывал 
«жизнь Дажбожьего внука» (божество плодородия) с трудом пахарей, придавая, 
следовательно, полям, на которых произрастало жито, сакральный смысл. 
Обожествление земледельцами полей и нив, ассоциируемых с «жизнью», восходит к 
глубокой древности, ко временам энеолита, то есть к эпохе перехода от каменных 
орудий труда к металлическим. Обычай разорения древнерусскими князьями полей и 
сел, принадлежащих врагам, свидетельствует о существовании сходных верований и 
на Руси XII столетия. О том же говорят и языческие моления, совершавшиеся 
древнерусскими людьми у овинов. Последнее обстоятельство объясняет, почему 
наряду с нивами сжигались и села. Сожжение сел означало уничтожение священных 
мест, где приносились жертвы и звучали молитвы языческим богам, дарующим 
«обилье» — урожай. Заметим, кстати, что в древнерусском языке под словом «село» 
нередко понимали незаселенный клочок земли с посевами и хозяйственными 
строениями. Предание огню таких сел было равносильно испепелению нив, или, как 
тогда выражались, «жита», «жизни».
     Языческие нравы князей проявлялись и в вопросе о постах, волновавших 
древнерусское общество. Попытки церковных иерархов наложить запрет на 
употребление мясной пищи в «господские праздники» (рождество, крещение), если 
они приходились на постные дни (среду и пятницу), были ими решительно 
отвергнуты, а упорствующие в своих поучениях пастыри низложены с кафедр. 
Летописец под 1168 годом сообщает о том, что черниговский епископ Антоний 
возбранял князю Святославу Ольговичу и его боярам есть мясо в «господьские 
праздники», но те «не внимаху ему о сем». Тогда Антоний с еще большей 
настойчивостью стал поучать их. Святослав же, не стерпев «досады от епископа 
своего, и изгна его из града своего Чернигова и от всего княжения своего». 
Точно так же разделался с епископом Леоном князь Андрей Боголюбский. Понять 
князей нетрудно. Рождество и крещение совпадали по времени с языческими 
святками, длившимися с 25 декабря по 6 января. Все эти дни горел священный 
огонь, совершались магические обряды. Празднества сопровождались многолюдными 
пирами, непременным условием которых являлось ритуальное употребление мяса 
жертвенных животных. В этих застольях самое активное участие принимали князья и 
бояре, часто выступая в качестве устроителей языческих пиршеств.
     Наиболее разумные церковные деятели, понимая всю бесперспективность борьбы 
за соблюдение постов в «господские» и другие божественные праздники, заняли 
пассивную, хотя и предпочтительную по отношению к канонической, позицию. 
Новгородский архиепископ Нифонт на вопрос священника Кирика относительно 
употребления мяса и молока в «праздник господский или святыя богородицы или 
святого Иоана», дал такой уклончивый ответ: «Да аще ядят, добро, аще ли не ядят,
 а луче». [37. Смирнов С.И. Материалы для истории древнерусской покаянной 
дисциплины//ЧОИДР. 1912. Кн. 3. С. 13.]