киевский князь захватил Корсунь и этим вынудил греков исполнить обещанное.
     Но как бы там ни было, ясно одно: мысль о крещении Владимира в Корсуне в 
988 году весьма проблематична, ибо покоится на очень шатких основаниях. 
Корсунская легенда, дошедшая до нас в «Повести временных лет», требует 
осторожного и вдумчивого обращения. Нельзя целиком доверять летописцу и тогда, 
когда он сообщает о крещении народа в Киеве. Его рассказ более занимательный, 
чем поучительный.
     Согласно ему, вернувшись из похода с царевной и попами, князь Владимир 
«повелел опрокинуть идолы — одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал 
привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью и 
приставил двенадцать мужей колотить его жезлами. Делалось это не потому, что 
дерево чтонибудь чувствует, но для поругания беса, который обманывал людей в 
этом образе, — чтобы принял он возмездие от людей… Когда влекли Перуна по Ручью 
к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли еще они святого крещения. 
И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: 
„Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А когда пройдет пороги, тогда 
только оставьте его“. Они же исполнили, что им было приказано. И когда пустили 
Перуна и прошел он пороги, выбросило его ветром на отмель, и оттого прослыло 
место то Перунья отмель».
     Над Перуном был устроен своеобразный языческий суд, сопровождавшийся 
наказанием — волочением и битьем «жезлами». Этот суд выдают «двенадцать мужей», 
приставленных к Перуну, чтобы бить его. «Двенадцать мужей» — непременный 
атрибут архаического суда восточных славян, как, впрочем, и других древних 
народов. Летописец пытался затушевать языческую суть экзекуции, которой 
подвергли Перуна, но проделал это настолько неловко и простодушно, что хитрость 
его видна как на ладони. «Колотили Перуна не потому, что дерево чувствует», — 
убеждает он свою аудиторию и тем самым привлекает внимание к тому, что хотел 
скрыть: распространенное у язычников представление об одухотворенности неживых 
предметов. Возможно, со стороны летописца это был и полемический выпад (правда, 
неуклюжий) против языческих воззрений. После расправы с Перуном и остальными 
кумирами Владимир послал слуг своих «по всему городу со словами: „Если не 
придет кто завтра на реку — будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб — 
да будет мне враг“. Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: „Если 
бы не было это хорошо, не приняли бы это наш князь и бояре“. На следующий же 
день вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими на Днепр и сошлось там 
людей без числа. Вошли в воду там одни до шеи, другие по грудь, молодые же у 
берега по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же 
совершали молитвы, стоя на месте. И была видна радость на небе и на земле по 
поводу стольких спасаемых душ; а дьявол говорил, стеная: „Увы мне! Прогоняют 
меня отсюда! Здесь думал я обрести себе жилище, ибо здесь не слышно было учения 
апостольского, не знали здесь бога, но радовался я служению тех, кто служил мне.
 И вот уже побежден я невеждой, а не апостолами и не мучениками; не буду уже 
царствовать более в этих странах“. Люди же, крестившись, разошлись по домам».
     Крестив киевлян, Владимир «поставил церковь во имя святого Василия на 
холме, где стоял идол Перуна и другие и где творили им требу князь и люди. И по 
другим городам стали ставить церкви, и определять в них попов, и приводить 
людей на крещение по всем городам и селам».
     Не надо обладать особыми источниковедческими познаниями, чтобы уразуметь, 
насколько стилизован рассказ летописца и как далек он от исторической 
действительности. Для этого достаточно ознакомиться со стенаниями беса, 
вылившимися в пространный монолог, пригодный более для средневековой мистерии, 
чем для исторического повествования.
     Под пером летописца обращение к новой вере превратилось в триумфальное 
шествие христианства по градам и весям Руси. Это явно гиперболизированное 
представление перекочевало в дворянскобуржуазную историографию. Его отзвуки 
слышны и в современной научной исторической литературе, где можно прочитать о 
«массовом крещении киевлян», о «массовом крещении народа», о «всеобщем крещении 
Руси». Имеются и такие исследования, в которых говорится о «мирном шествии» 
христианства по просторам Киевской Руси. [24. См.: Хорошев А.С. Церковь в 
социальнополитической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980. С. 
13.] Если такого рода высказывания встречаются у советских историков, то 
церковным историкам, как говорится, «сам бог велел» вести речь о «крещении всей 
Руси» при великом князе Владимире. [25. Русская православная церковь. М., 1980. 
С. 9.] Крещение киевлян в водах Днепра напоминает у них сцену из мелодрамы: 
люди со «слезами радости принимали крещение», они «все шли по зову своего вождя,
 ибо верили ему». [26. Потапов И. (свящ.). Святой равноапостольный князь 
Владимир // ЖМП. 1954. №7. С. 11.] Народом «новая религия была воспринята сразу 
же» при всеобщей радости. [27. Православный вестник. 1972. №2. С. 22.] Одним 
словом, введение христианства стало, так сказать, «праздником души» русского 
народа.
     Внимательный анализ источников свидетельствует о том, что так называемое 
«крещение Руси» означало переход в христианство киевского князя с домочадцами, 
близко стоящей к нему знати и какойто части (возможно, значительной) жителей 
Киева, а также населения близлежащих городов и сел. Обращение в новую веру этих 
людей было добровольным, что понять нетрудно: ведь христианство учреждалось для 
поддержания господства киевской верхушки и всей полянской общины над 
«примученными» (покоренными) восточнославянскими племенами.
     Мысль о добровольном крещении жителей Киева и Киевской земли, казалось, 
противоречит рассказам древних писателей о якобы принудительном крещении. По 
свидетельству автора «Повести временных лет», Владимир объявил противником себе