етру; кажется, что чуткие вздрагивающие ноздри дают ему энергию. Его 

круглый глаз выражает опаску, мускулы шеи и тела так напряжены, что, хотя 
животное 
изображено на отдыхе, от него остается впечатление быстрого, легкого движения. 
Этот 
олень является превосходным образцом, подобия которого с небольшими 
отклонениями 
вновь возникают на различных предметах всевозможных размеров и возраста. 
Другая важная, пусть даже и не такая интересная, находка была сделана в 
Куль-Оба в 
Крыму (фото 24). Ее следует отнести к середине IV в. до н. э., то есть к более 
позднему 
сроку, что подтверждается стилистическими особенностями, так как, хотя сам 
олень имеет 
прекрасные формы, при сравнении с оленем из станицы Костромской выявляется 
нечто 
слегка механическое в обработке рогов. В этом случае стилизация недостаточно 
художественна, ухо почти неузнаваемо, глаз выполнен не очень аккуратно, а 
подвернутые 
под себя копыта преувеличенно заострены. Эти особенности дают основания 
предположить здесь руку скорее городского мастера, нежели кочевника. Заполнение 

пустого пространства на теле оленя изображениями более мелких животных также 
сделано 
скорее в псевдокочевом стиле, нежели в чисто скифском. Рыба из Феттерсфельда, 
которая 
почти совпадает с ним по возрасту, относясь не ранее чем к первым десятилетиям 
V в. до 
н. э., имеет не менее великолепные формы, чем олень из Куль-Оба, и точно так же 
ее 
поверхность покрыта неуместными вставками, представляющими собой различные 
сцены 
из жизни животных, которые, хоть и искусно выполненные, чужды ей. 
Оба этих изделия, должно быть, вышли из одной мастерской, и берет соблазн 
приписать их 
работе греков из Ольвии, которые не сумели провести различие между 
зооморфическим 
сращением, служащим для завершения дизайна, и таким типом заполнения пустого 
пространства, которое нарушает его целостность. 
Подобная критика неприменима к роскошному бронзовому штандарту VI в. до н. э. 
из 
кургана № 2 в местечке Ульском (фото 5). Здесь изображение так сильно 
стилизовано, что 
звериные формы, которые легли в его основу, потеряли свой облик в 
геометрическом 
узоре, который служит обрамлением для маленького геральдического оленя, 
помещенного 
в специально оставленном для него пустом месте. 
Великолепный золотой олень из Тапиошентмар-тона в Венгрии (фото 25) 
демонстрирует 
большую чистоту замысла, чем в образчике из Куль-Оба. Он более близок оленю из 
Костромской, чьим потомком явно является. Его конечности очерчены изящными 

насечками, ноги имеют четкие контуры, копыта аккуратной формы повернуты вверх. 
Первоначально его глазные и ушные отверстия были заполнены эмалью, наводя на 
мысль 
о персидском влиянии. И все же это, вероятно, опять греческая работа, так как 
насечка 
такого типа нехарактерна для скифского искусства. Олень относится к 
сравнительно 
раннему периоду — уж конечно, не позже V в. до н. э. 
Фигурки рыб встречаются довольно часто, хотя в Сибири чаще, чем в Скифии. На 
Ближнем Востоке рыбы несли в себе религиозный смысл, и на Кавказе они жили в 
легендах и сохранили определенное символическое значение и во времена 
христианства. 
Большие изображения рыб, вырубленные из камня, до сих пор можно найти на 
высоких, 
открытых обзору местах в Армении, где они были, вероятно, установлены с 
ритуальными 
целями в те времена, когда олицетворяли собой бога погоды. В скифском искусстве 
они 
характерны для древнего периода. В Пазырыке они появляются довольно часто, а 
одна 
рыба была включена в рисунок, вытатуированный на ноге монголоидного вождя. 
Использование разноцветной эмали было тем средством, к которому прибегали еще в 

далекие времена расцвета Ура1, но нигде в античном мире ее не применяли более 
щедро и 
с большим великолепием, чем в Персии времен династии Ахеме-нидов. Должно быть, 
скифы научились этой тонкой технике у персов, так как предметы несколько более 
раннего 
периода из Сибири обычно еще украшены вставленными камнями, а не эмалью. 
Увлечение 
скифов