исторические рисунки на севере Испании и на юго-востоке Франции, 

рисунки, обнаруженные Ламаевым в 1940 г. в почти недоступном Зараутсайском 
ущелье в 
Узбекистане, изображают сцены охоты. Они были обязательно магическими по своей 
цели, и, таким образом, их художественное своеобразие в значительной степени 
обусловлено этим. Но в Сибири в период неолита, то есть в течение 3-го 
тысячелетия до н. 
э., фигуры животных в полный рост, вырезанные из дерева или кости, часто 
использовались в качестве приманки. Эдинг обнаружил несколько фигурок уток при 
раскопках в местечке Горбуновский Бог в Нижнетагильском районе Свердловской 
области. Такие фигурки-приманки были сначала совершенно натуралистичны по 
исполнению, но по прошествии веков натурализм таких изделий стал уступать место 

определенной стилизации. Стиль становился более утонченным, и ассоциация 
определенных животных с конкретными символами стала забываться. Тем не менее 
рисунки, потерявшие отчасти свой религиозный смысл, продолжали оставаться 
декоративными элементами и сохранились частично в силу привычки, а частично 
потому, 
что они продолжали доставлять радость. Таким образом, в область графических 
изображений был привнесен эстетический элемент, что привело к развитию более 
сложного стиля. У скифов стало обязательным, чтобы рисунки животных, независимо 
от 
их религиозного значения, радовали глаз тщательно и убедительно переданным 
изображением объекта, а память — синтезом основных характерных особенностей 
животного, увиденных в различные моменты его жизни. Поэтому кочевники старались 

совместить в одном изображении все бросающиеся в глаза черты животного, 
показывая 
его одновременно и движении, когда его передние ноги еще бьют воздух, и на 
отдыхе с 
подогнутыми задними ногами. Кинофильм удовлетворил бы требованиям скифов; даже 
мультфильм обрадовал бы их. На самом деле они подошли ближе к изобретению 
последнего, чем шумеры с их цилиндрическими печатями, хотя вполне возможно, что 
они 
служили скифам источником вдохновения. 
Кочевники достигли значительных успехов в трудной задаче — показать в одном 
образе 
различные и зачастую несовместимые позы, которые принимает животное в течение 
своей 
жизни. Растянутые очертания быстро движущегося животного — летящий галоп, как 
его 
назвали, — высшее достижение их искусства, даже притом что голова и передние 
ноги 
животного могут быть изображены спереди, в то время как его задние ноги могут 
быть 
повернуты в противоположном направлении так, чтобы это выглядело как падение 
подстреленного зверя. Трудно представить, чтобы фигуры такого рода, возможно 
наиболее 
приблизившиеся к чистой абстракции, которая когда-либо достигалась 
изобразительным 

искусством, имели какое-то глубокое религиозное содержание, вложенное в них. 
Эти 
образы слишком жизненны, слишком аналитичны и бесстрастны, объединение животных 
в 
группы слишком произвольно, набор их слишком широк, а их позы слишком 
разнообразны, чтобы это было вероятным. Вполне возможно, что характерные черты 
этого 
искусства с его определенными формами и условностями диктовались традицией, а 
религия не оказывала здесь какого-либо влияния. 
Кочевники реагировали на окружающий их мир с необычайно острой чуткостью, а 
поскольку евразийская равнина была полна жизни, то импрессионистским и 
символичным 
языком своего искусства они попытались выразить эту всеобъемлющую 
жизнестойкость 
посредством оригинально задуманных зооморфических изображений. Так, конечность 
одного животного становилась частью другого. Франкфорт предположил, что скифы, 
возможно, переняли эту идею у луров, но если это так, то сами луры, должно быть,
 
научились этому у хеттов, которые, изображая зверей, превращали непрерывной 
линией 
хвост одного животного в голову другого. Привычки заполнять пустое пространство,
 
позволяя части одного животного становиться отличительной чертой другого, Минне 

приписывал страху или неприятию пустых мест, но думается, скорее это следует