ахматы.
Мы их можем понять, как никто, наверное, за все две тысячи лет христианства. 
Материализм, в поклонении которому выросло большинство из нас, вернул человека 
в то, уже подзабытое, положение муравья у подножья горы, песчинки меж 
сталкивающихся галактик, беспомощного существа, от которого ничто в этом мире 
по большому счету не зависит. В какой-то мере «откупиться» можно было с помощью 
правил техники безопасности и ОБЖ, а место магии заступила наука, но мера эта 
была очень мала. Нет, это был совсем неплохой мир – веселый и сытый, но в 
какой-то момент он вдруг оборачивался ужасом и безысходностью.

Нам есть куда уйти, но в дохристианские времена этот мир был
единственным
миром для миллионов людей. Конечно, никуда не денешься – приходилось принимать 
такой порядок вещей, другого-то не было. Но все больше людям хотелось чего-то 
иного. Чего – непонятно, но, как пел две тысячи лет спустя русский рок-певец, 
«я возьму свое там, где я увижу свое». Самое главное и самое трудное было 
именно –
увидеть.


Ну так вот: две тысячи лет назад наступили времена, когда язычество народов 
Римской империи зашло в тупик. Боги умножились до невообразимого количества. 
Историки, как анекдот, приводят тот факт, что в Римском пантеоне за двери 
отвечали три божества: одно за саму дверь, одно за петли и еще одно за порог. 
Но анекдот анекдотом – а если хочешь, чтобы дверь работала исправно, жертвы-то 
надо приносить всем! И все сильнее росло чувство безысходности и смутное 
ощущение того, что во всем этом есть что-то неправильное. Обряды становились 
формальными, удовлетворения от них не наступало, да и жизнь не улучшалась. Люди 
ждали перемен, хотя и непонятно, каких, – но ощущение было: что что-то должно 
случиться.

«За внешним блеском и благополучием нарастает глубокий духовный кризис, – пишет 
отец Александр Шмеман. – Переплавляются вековые устои жизни, оказываются 
несостоятельными древние верования и традиции. Человек уже не удовлетворяется 
больше национально-бытовыми богами, ограждавшими замкнутый кругозор города, 
рода, племени. На смену им приходит скепсис и разочарование, и многие уже ищут 
новой духовной пищи в восточных “мистериях”, которые мутной волной заливают 
Империю. В центре Рима строятся храмы Изиды, Кибелы, Диониса, в них совершаются 
таинственные обряды, несущие в себе обещание бессмертия и обновления. От 
религии хотят теперь уже не только помощи в житейских делах; в ней жаждут 
получить спасение от страдания, от зла, от страха смерти. Это эпоха 
предчувствия и ожиданий: “одна Империя, один мировой язык, одна культура, одно 
общее развитие в сторону монотеизма и одна тоска по спасителю” – так описал 
Гарнак обстановку, в которой начинается развитие христианства».
[116]


Те из нас, кто вырос язычником… простите, материалистом, и стал христианином в 
зрелом возрасте, должны помнить и потрясение, испытанное от соприкосновения со 
словом и личностью Христа. Вроде бы в Евангелиях (по крайней мере, на первый 
взгляд) говорилось то же, что написано было в «Моральном кодексе строителя 
коммунизма», но, выражаясь современным языком,
энергетика
была другая. Это еще одна
невозможная
вещь – текст двухтысячелетней давности, изложенный по памяти спустя десятилетия,
 двойной перевод – сначала на греческий, потом на русский – а какая сила и 
правда!


…Иудеи, те, что стали христианами, приняли Христа легко. Им достаточно было 
убедиться в исполнении пророчеств. Правда, Мессия и Его Царство оказались не 
такими, какими ожидали, – так ведь, говоря словами Книги Иова:
«Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не 
знал».
То есть пути Господни неисповедимы, или, говоря еще проще, Ему виднее… Те иудеи,
 которые не приняли Христа, продолжали ждать своего Мессию, и для них 
христианство и вправду было соблазном – но многие поверили. А что самое главное 
– христианство лежало в русле их религии, было для них органичным.

Но язычники не имели понятия о Мессии, и для них Христос стал Спасителем – от 
безысходности жизни и ужаса см