бразованных, сведущих в философии. 
Философы же тогда, точно так же, как и теперь, любили рассуждать о природе 
Божества. Так что уже через несколько лет христианство оказалось окруженным 
самыми разнообразными теориями, борьбой с которыми наполнены первые века 
христианства. Одним из первых эту борьбу начал, по просьбе предстоятелей 
азиатских церквей во главе с апостолом Андреем, автор четвертого Евангелия. 
Этот человек сам говорит о себе, кто он такой – это апостол Иоанн, любимый 
ученик Иисуса и, по-видимому, единственный из апостолов, кто был достаточно 
образован для такой работы и кто понял то, что говорил Иисус о Своей 
Божественной природе.
Он был сыном рыбака, довольно богатого, поскольку тот имел работников и дом в 
Иерусалиме, а сам Иоанн был знаком с первосвященником. Иисус дал Иоанну и его 
брату Иакову прозвище «Воанергес», что значит «сыны громовы» – должно быть, по 
причине горячего характера.
Это Евангелие написано позже других, по преданию – около 90-100 гг. по Р. Х. 
Ученые, споря с преданием, приводят аргумент: мог ли простой рыбак из Галилеи 
написать столь сложное религиозно-философское сочинение? Но, во-первых, Иоанн 
был из достаточно богатой семьи и мог получить образование, а во-вторых, во 
времена Иисуса он был очень молод, а труд свой написал в глубокой старости. У 
него было время многому научиться!
Часто приходится слышать, что Иоанн повествует об Иисусе, исходя из греческой 
философской концепции Логоса. Логос, или, в переводе, Слово – достаточно 
сложное, чтобы не сказать заумное, религиозно-философское понятие. О том, что 
такое Логос в древнегреческой философии, коротко рассказывает отец Александр 
Мень.

«Следуя Гераклиту, стоики называют Бога Логосом. У них впервые термин “логос” 
получает неизменный смысл универсального вселенского разума. Средоточием Логоса 
Зенон считал небо и эфир, а Клеанф – солнце. Сила Божия растекается по миру 
раскаленной лавой, огненным дыханием, “пневмой”. В ходе космической эволюции 
искры Логоса становятся как бы “семенами” новых видов творения. Отсюда учение 
стоиков о “сперматическом Логосе”, эманации, излиянии небесного Огня в природу. 
Отсюда и глубокая мысль о космосе как одушевленном целом, как организме. “Это 
явствует, – говорили стоики, – из рассмотрения нашей души, которая есть как бы 
отторгнутая его часть”. Когда эволюция завершается, гигантская сфера, форму 
которой принимает мир, вновь расплавляется в горниле Логоса».
[86]

У Филона Александрийского, попытавшегося примирить и соединить философию и 
иудаизм, термин был тот же, но концепция иной.
«У Филона Логос – сущность вторичная по отношению к Божеству. В то же время Его 
нельзя назвать и тварью, как делали позднее ариане. В трактате “Кто есть 
наследник Божественного” о Логосе говорится как о посреднике, который находится 
“между двумя пределами”. Он – вселенский первосвященник, причастный и Небу и 
земле… “Кормчий Вселенной, – пишет Филон, – управляет всем, держась за Логос, 
словно за руль, пользуясь для блага твари тем же инструментом, с помощью 
которого Он образовал мир”.
В определенном смысле Логос – это Сам Сущий, умалившийся ради Своего создания. 
“Логос, – утверждает Филон, – является нашим Богом, Богом несовершенных людей”. 
Он, с одной стороны, наполняет Вселенную, как ее душа, а с другой – неотделим 
от глубин предвечного. Вбирая в себя многоликое царство энергий, Логос 
одновременно есть “первородный Сын Божий”. Филон отваживается называть его даже 
“вторым Богом”…

По словам Филона, Логос – “самая прочная и незыблемая опора Вселенной. 
Распространяясь от центра к периферии и от периферии к центру, он следует 
необходимому движению природы, стягивая воедино и скрепляя Собой, как печатью, 
все ее части”. Иначе говоря, Логос не ведет мироздание и человека к 
совершенству, но лишь вращает их по заколдованному кругу Это самая значительная 
уступка Филона языческой философии».
[87]

В переводе с иудейского «слово» переводится как «логос». Но это вовсе не значит,
 что под этими двумя словами подразумевается одно и то же понятие. У иудеев все 
было куда конкретней, они вообще были народом, не склонным к философии. Об этом,
 третьем Слове, пишет протоиерей Александр Шмеман.

«С первого дня принятие христианства мыслилось как принятие свидетельства о 
Христе апостолов, свидетелей Его заповедей. От них, и только от них, восприняла 
Церковь живой, исторический образ Спасителя, Его жизни, чудес, страданий и 
воскресения. Но это не простой человеческий рассказ, не просто историческое 
свидетельство. По учению Церкви, в даре Пятидесятницы, через сошествие Святого 
Духа оно становится Словом Божиим. Свою миссию апостолы воспринимают именно как 
служение или проповедь Слова. Больше того, сама Церковь есть ничто иное, как 
принятие этого Слова, так что она и ее рост в Деяниях Апостольских и в 
посланиях Павла определяется, как рост Слова:
“Слово же Божие росло и распространялось”
(Деян. 12: 24)…


Но чтобы понять все значение этих фраз, а также место апостольского 
свидетельства в сознании ранней Церкви, нужно помнить, что для нее, как и для 
всего ветхозаветного, еврейского сознания, Слово Божие означает не только 
выражение на человеческом языке абсолютной истины, не только откровение одному 
уму, но прежде всего явление Самого Бога, проявление Его Божественной Жизни и 
Силы. В Ветхом Завете Бог Словом творит мир, Словом “содержит” его жизнь, 
Словом начинает его спасен