кзальтации – 
иудеи всегда в нее впадали, едва только над их верой и их страной нависала 
опасность. По всей стране странствовали бродячие проповедники, обещавшие скорый 
приход Мессии, который освободит, наконец, иудеев, восстановит государство и 
станет подлинным «царем иудейским». Причем если бы они только проповедовали! 
Они собирали вокруг себя толпы поклонников и вели их неизвестно куда. Один из 
таких проповедников, пришедший из Египта, повел толпу на Иерусалим. Чем дело 
кончилось – ясно: пришли римские воины и всех разогнали, значительную часть 
попросту перебив. «Двадцать четыре секты», упомянутые в предыдущей главе, тоже 
делали свое дело.
«Постоянные мятежи, поджигаемые ревнителями Моисеева закона, продолжали 
волновать Иерусалим во все это время, – пишет Эрнест Ренан. – Мятежников ждала 
неминуемая смерть; но, когда дело шло о неприкосновенности Закона, навстречу 
смерти шли с наслаждением. Ниспровергнуть орлов, разрушить художественные 
постройки, возведенные Иродом, иногда с нарушением Моисеевых уставов, восстать 
против вывешенных прокураторами гербовых щитов, надписи на которых, казалось им,
 отзывались идолопоклонством, – все это служило предметом постоянного искушения 
для фанатиков, дошедших до той степени экзальтации, когда чувство 
самосохранения совершенно теряется». В другом месте он пишет: «Необыкновенное 
презрение к жизни, или, лучше сказать, жажда смерти были последствием этих 
волнений».
Чего стоит знаменитая история с императорскими знаменами, которые Понтий Пилат 
повелел внести в Иерусалим. У римлян были не собственно знамена, а значки с 
римским орлом или с изображением царствующего императора. Прежние наместники, 
приезжая в Иерусалим, приказывали снимать изображения со значков, новый этого 
не сделал. Евреи, вера которых запрещала изображать не только людей, но даже 
животных, собравшись в Кесарии у резиденции прокуратора, пять дней умоляли его 
приказать вынести знамена. Наконец, на шестой день, Понтий Пилат не выдержал. 
По его приказу солдаты с мечами наголо окружили толпу. Тогда евреи сами 
склонили головы под мечи. Что было делать Пилату? За убийство нескольких тысяч 
подданных император его не похвалит. Прокуратор махнул на все рукой и приказал 
вынести знамена из Иерусалима.
Что можно сказать? Вот у кого бы поучиться! Если бы русские православные люди 
даже не восстаниями, не оружием, а хотя бы так отвечали на борьбу большевиков с 
церковью, не стояли бы сейчас по всей России бесприютные ангелы у разрушенных 
алтарей…
В несчастье и унижении люди искали утешения в Священном Писании, в своей 
трагической и героической истории. И одна идея стояла над всей жизнью: люди 
ждали Мессию, который придет, освободит их, покорит Израилю весь мир и 
возвестит приход Царствия Божия.



От автора

И все же какими они были счастливыми! В нищей, голодной, порабощенной стране, 
где жизнь человеческая ценилась иной раз дешевле динария – какими счастливыми 
они были!
Мы, жертвы небывалого социального эксперимента, рассмотрев на собственном 
примере его итоги, можем сказать: счастлив тот, кому есть, за что умереть. В 
какой-то момент эксперимент стал жить своей жизнью, и мы увидели много всякого, 
чего и не предполагали те, кто его запускал. В том числе и такое: по ходу 
развития эксперимента, вдруг, совершенно неожиданно, общество попало в ситуацию,
 когда у него не оказалось ничего, ради чего стоило бы умереть.
А как красиво все начиналось! Самое дорогое у человека – это жизнь! Эта 
идеология зародилась в 1960-х годах, не в качестве государственной морали – 
государственная идеология к тому времени уже протухла и могла лишь повторять 
выморочные истины. Нет, это была система ценностей, которую поколение 
«шестидесятников» подняло из безбожных во втором поколении низов общества. 
Жизнь не ради великой цели – а просто «жизнь ради жизни». Как прекрасно просто 
шагать по Москве!
Но время шло, эксперимент развивался дальше. И в какой-то момент парадоксальным 
образом сотни раз повторяемая и ставшая привычным эффектным оборотом истина 
обернулась реальностью. Оказалось, что на самом деле в мире, где нет ничего 
превыше физического существования, ничего, ради чего стоит умереть, нет и 
ничего такого, во имя чего стоило бы жить.
Люди старшего и среднего поколения еще помнят эту тотальную безысходность бытия,
 помноженную на столь же тотальный ужас перед грядущей атомной катастрофой. Да, 
хлеб тогда был по 14 копеек. Но оказалось, что жить «хлебом единым» не так-то и 
просто. В человеке обнаружилось еще нечто, тоже требовавшее для себя пищи. А 
этой пищи было все меньше и меньше, ибо душа питается тем, ради чего стоит 
умереть.

Торжество идеологии «жизни ради жизни» закончилось позорнейшим образом. Поздний 
социализм породил в области системы ценностей нечто небывалое. Отец Андрей 
Кураев назвал это религией консумизма. «Это форма религиозного инстинкта, 
которая исходит из того, что смысл жизни состоит в том, чтобы потреблять. Клич 
“будем есть вкуснее, больше, пикантнее” стал восприниматься с религиозным 
фанатизмом, даже надрывом. Интеллигенты бросились подсчитывать, “чьи пироги 
пышнее”, именно пышность пирогов считая критерием “цивилизованности” и 
предельным смыслом общественной и человеческой жизни… На телеэкраны, наконец-то 
начавшие показывать картинки изобилия в западных супермаркетах, смотрели с 
восторгом не меньшим, чем дикари на своих идолов… В качестве самоочевидного 
довода, демонстрирующего преимущества одной религии над другой, приводились 
выкладки социологов о том, в странах какой религиозной традиции выше уровень 
материального потребления…».
[63]

Только не надо путать «консумизм» с западной «идеологией потребления», это 
принципиально разные вещи. У тех же американцев над всей их суетой незримо 
присутствует Бог – все же, в глубине своей, это религиозно