время, когда народ, с готовностью отдаваясь воинским трудам, не допускал, чтобы 
полководцам приходилось приводить к присяге неимущих, которым из-за их бедности 
не доверялось дело защиты государства (publica arma). Валерий Максим при этом 
подчеркивает не столько военные мотивы этого шага Мария, сколько политические. 
Эту же мысль высказывает и Саллюстий: Марий набрал солдат, вопреки обычаю 
предков, не по цензовым разрядам, т. к. для человека, стремящегося к господству,
 наиболее подходящие люди — самые бедные, «которые не дорожат имуществом, 
поскольку у них ничего нет, и все, что им приносит доход, кажется им честным» 
(Sall. B. Iug. 86.2-3 Пер. В.О. Горенштейна). Тацит следует тому же стереотипу, 
когда пишет, что от такие бедняки и бездомные (inopes ac vagi), добровольно 
поступающие на военную службу, не в состоянии были проявить старинную доблесть 
и дисциплинированность (eadem virute ac modestia agere — Tac. Ann. IV.4.2; ср. 
I.31.1)87.
Связывая начало пролетаризации легионов с Марием, римские писатели (Aul. Gell. 
XVI.10.14; Flor. I.36.13; Quint. Decl. III.5) отчасти погрешают против истины. 
Дело не только в том, что пролетарии и прочие неимущие неоднократно призывались 
под знамена еще во времена Ранней республики88. Многие современные 
исследователи не склонны преувеличивать радикальность шага, предпринятого 
Марием, отмечая, что имущественный ценз для службы в легионах к концу II в. до 
н. э. снижался, по всей видимости, не менее двух раз (с 11 тыс. ассов до 1,5 
тыс.), а сам Марий фактически не нарушал каких-либо узаконенных норм. Запись 
неимущих в легионы в годы Югуртинской войны сама по себе имела лишь 
изолированное значение. Лишь в ретроспективе стало ясно, что войско из 
пролетариев могло превратиться в политическое орудие в руках лишенных 
предрассудков полководцев, и этим объясняется ожесточенность нападок на Мария в 
литературных источниках. Кроме того, пролетаризация легионов в последние 
десятилетия Республики отнюдь не была тотальной89, и в этот период многие 
солдаты, в том числе (и даже в большей степени) «новые граждане» из италиков, 
оставались собственниками (Cic. Att. VIII.12; Dio Cass. XLVIII.9.3; cp. Plut. 
Crass. 10.2).
Так или иначе, важно констатировать, что для античных авторов характерно 
незыблемое убеждение в взаимообусловленности социального статуса и моральных 
качеств потенциальных солдат. Это убеждение распространяется и на те профессии, 
которыми занимались новобранцы до поступления на службу. Поднимая этот вопрос, 
Вегеций отдает предпочтение тем, кто занят тяжелым трудом (кузнецам, тележным 
мастерам, мясникам, охотникам), и категорически заявляет, что нельзя допускать 
к военной службе рыболовов, кондитеров, ткачей и тех, кто имеет дело с 
занятиями, связанными с женскими покоями (I.7; cp. II.5). Этот пассаж обычно 
сопоставляют с эдиктом Грациана, Валентиниана и Феодосия от 380 г. (CTh. VII.13.
8), в котором указывается, что в элитные части (inter optimas lectissimorum 
militum turmas) не должен попадать никто из рабов, кабатчиков, служителей 
увеселительных заведений (famosarum ministeriis tabernarum), поваров и пекарей, 
а также тех, кого от военной службы отделяет «позорное угождение» (obsequii 
deformitas) ^p. Dig. 49.16.8). Императоры грозят лицам, не выполняющим это 
предписание, суровыми карами и предписывают, после выявления нарушения, 
поставить тройное количество рекрутов более благородного происхождения 
(triplicata nobilioris tironis inlatio). В другом эдикте (CTh. VII.13.9, 383 г.
) те же императоры приказывают определять на службу «отборных людей, чуждых 
всякого подозрения в испорченности» (ab omni suspicione pravitatis alienos). 
Еще более примечательна норма, зафиксированная Менандром: «… если воин занялся 
сценическим ремеслом (artem ludicram) или решил продать себя в рабство, он 
подлежит смертной казни…» (Dig. 48.19.14). Вполне возможно, что это положение 
мотивировано не только и не столько тем, что солдат, сделавшийся рабом или 
актером, лишал армию принцепса боевой единицы, но тем, что он позорил звание 
воина.
Такой запрет для представителей определенных профессий, возможно, выглядит 
несколько странно на современный взгляд. Его можно объяснить, прежде всего, 
сознательной установкой императорской власти на качественное пополнение армии. 
Эта установка отражена и в заключительной части процитированной выше главы об 
отборе новобранцев из трактата Вегеция (I.7): «Благо государства в целом 
зависит от того, чтобы новобранцы набирались самые лучшие не только телом, но и 
духом90; все силы империи, вся крепость римского народа основываются на 
тщательности этого испытания при наборе. Ведь молодежь, которой должна быть 
поручена защита провинций и судьба войн, должна отличаться и по своему 
происхождению… и по своим нравам. Чувство чести (Honestas) делает воина 
наиболее подходящим, чувство долга, мешая ему бежать, делает его победителем» 
(пер. С.П. Кондратьева). Таким образом, у Вегеция социальные и моральные 
критерии отбора новобранцев оказываются органически взаимосвязанными, причем 
моральная компонента корреспондирует с категориями чести и долга. Аналогичные 
установки, переведенные в план практических предписаний, обнаруживаются в 
эдикте Грациана, Валентиниана и Феодосия от 383 г., в котором говорится, что 
при отборе новобранцев необходимо проверять их происхождение и образ жизни, 
полагаясь на свидетельства только почтеннейших людей (CTh. VII. 2.1).
О том, что установка на качество рекрутов и на поддержание высокого престижа, 
морального авторитета военной службы в эпоху принципата достаточно 
последовательно проводилась в жизнь, свидетельствует ряд фактов 
конкретно-практического и нормативно-правового плана. В их ряду необходимо 
упомянуть утвердившуюся со времени Августа практику предоставления 
рекомендательных писем теми, кто желал поступить на службу в легион или 
получить более выгодное место службы. Как показывают папирусные документы91,