ямством до крайней опасности: оставаться 
ли или уходить – то и другое не представляет затруднений, если только все будут 
согласны и единодушны; наоборот, при раздоре нельзя ждать спасения. Споры 
затягиваются до полуночи. Наконец Котта сдался на приведенные доводы. 
Предложение Сабина берет верх. Отдают приказ на рассвете выступать. Всю ночь 
проводят без сна, так как каждый солдат осматривал свои вещи и соображал, что 
он может взять с собой и что из лагерного обзаведения должен будет оставить. 
Придумывают всевозможные доводы в пользу того, что дальнейшее пребывание в 
лагере было бы весьма опасным и эта опасность только увеличилась бы от 
усталости и бессонницы солдат. На рассвете выступают очень растянутой колонной 
и с огромным обозом, как люди, вполне убежденные в том, что Амбиориг дал им 
совет не как враг, а как лучший друг.
32. Между тем враги, заключив из ночного шума и бодрствования о предстоящем 
выступлении наших, разделились на два отряда, поместили в лесах в удобном и 
скрытом месте двойную засаду милях в двух от римского лагеря и стали выжидать 
приближения римлян. Как только большая часть их колонны спустилась в котловину, 
неприятели показались у обоих выходов и стали теснить арьергард, а авангарду 
преграждать подъем и, таким образом, вовлекать наших в сражение на совершенно 
неудобной для них позиции.
33. Титурий, который ничего не предусмотрел раньше, только теперь стал в 
беспокойстве суетиться, бегать с места на место и расставлять когорты, но и это 
он делал трусливо и с видом человека, совершенно потерявшего голову, как это 
обыкновенно бывает с людьми, принужденными вырабатывать план действий тогда, 
когда нужно уже действовать. Наоборот, Котта, который уже думал о том, что 
подобное может случиться во время похода, и именно поэтому был против 
выступления, поспевал всюду, где этого требовало общее благо: он не только 
обращался с словами ободрения к солдатам, но и сам принимал участие в бою и, 
таким образом, исполнял обязанности и полководца и солдата. Так как из-за 
растянутости колонны не очень легко было лично все исполнять и даже 
предусмотреть, где и что нужно, то легаты приказали объявить солдатам, чтобы 
они оставили обоз и образовали каре. Хотя такое распоряжение в подобных случаях 
вообще не заслуживает порицания, но теперь оно оказалось непригодным: у наших 
солдат оно уменьшило шансы на победу, а у врагов подняло боевой дух, так как 
было очевидно, что эта мера внушена величайшим страхом и отчаянием. Ко всему 
этому присоединилось и другое неизбежное зло: солдаты стали толпами покидать 
строй и спешили разыскать в обозе и захватить с собой все, что для каждого из 
них было дорого. Таким образом, всюду раздавался крик и плач.
34. Наоборот, варвары проявили большую распорядительность. Их вожди приказали 
объявить по всей линии: никто не должен выходить из строя: все, что оставили 
римляне, – их добыча, для них она и предназначена; пусть только они знают, что 
теперь все зависит от победы. [Храбростью и боевым пылом наши не уступали 
врагам]: покинутые вождем и счастьем, они видели свое спасение исключительно в 
храбрости; и каждый раз, как какая-либо когорта выступала из каре, там много 
врагов падало мертвыми. Как только Амбиориг это заметил, он приказал объявить 
своим, чтобы они стреляли издали, не подходили слишком близко к неприятелю и 
там, где он будет наступать для атаки, подавались назад; при их легком 
вооружении и ежедневном упражнении им никакого вреда не будет; а когда римляне 
будут снова отступать к своей линии, вот тогда пусть они их и преследуют.
35. Это распоряжение исполнялось со всей точностью: каждый раз, как какая-либо 
когорта выходила из каре для атаки, враги с чрезвычайной быстротой отбегали. А 
тем временем этот бок неизбежно обнажался и, будучи неприкрытым, подвергался 
обстрелу. А когда когорта начинала отступать на свое прежнее место в каре, то 
ее окружали как те, которые перед ней отступали, так и те, которые стояли 
поблизости от нее. Если же римляне хотели оставаться в каре, то там не было 
места для проявления личной храбрости, и вследствие своей скученности они не 
могли избавиться от снарядов, пускаемых в них неприятельскими массами. И 
все-таки, несмотря на столько злоключений и на большие потери ранеными, они 
твердо держались; хотя прошла значительная часть дня (сражение длилось с 
рассвета до восьмого часа дня), они не делали ничего такого, что было бы 
недостойно их самих. В этот момент был тяжело ранен метательным копьем в оба 
бедра храбрый и очень уважаемый Т. Бальвенций, который в прошлом году был 
старшим центурионом. Кв. Луканий, также центурион первого ранга, был убит в 
отважном бою в то время, как хотел подать помощь окруженному врагами сыну. 
Легат Л. Котта был ранен пращой прямо в лицо во время обхода и ободрения когорт 
и рядов.
36. Кв. Титурий был всем этим окончательно потрясен. И вот он, заметив издали 
Амбиорига, который ободрял своих людей, послал к нему своего переводчика Кн. 
Помпея с просьбой пощадить его и солдат. В ответ на эту просьбу тот сказал: 
если Титурий желает поговорить с ним, это можно; что касается пощады солдат, то 
он надеется добиться ее у своих людей; но самому Титурию не будет никакого 
вреда: в этом он дает свое честное слово. Тот сообщает об этом раненому Котте и 
спрашивает, не найдет ли он возможным выйти из линии боя и сообща переговорить 
с Амбиоригом: он надеется добиться от него пощады для себя и для своих солдат. 
Но Котта наотрез отказался идти к вооруженному врагу.
37. Сабин приказывает находившимся при нем военным трибунам и старшим 
центурионам следовать за собой. Когда он подошел ближе к Амбиоригу, ему 
приказали бросить оружие. Он повинуется и приказывает своим сделать то же. А 
тем временем, пока они вели переговоры и Амбиориг намеренно их затягивал, 
Сабина мало-помалу окружили и убили. Но теперь эбуроны, по своему обыкновению, 
закричали: «Победа, победа!» – и, бросившись с диким воем на наших, прорвали их 
ряды. Здесь был убит с оружием в руках Л. Котта и большая часть его отряда. 
Остальные отступили в лагерь, пе