дники со сторожевого поста 
дали знать, что к Утике подходят большие вспомогательные отряды, пешие и конные,
 посланные царем; в тот же момент были замечены облака пыли, и вслед за тем 
показался уже авангард Юбы. Под впечатлением этой неожиданности Курион послал 
вперед конницу, чтобы принять на себя первый натиск врага и задержать его, а 
сам быстро отозвал легионы от работ и построил их в боевую линию. Конница 
завязала сражение и еще прежде, чем легионы могли вполне развернуться и занять 
позицию, обратила в бегство все войска царя, которые не были готовы к бою и 
пришли в замешательство, так как двигались, не держа строя и без всяких 
предосторожностей; при этом почти вся неприятельская конница, быстро 
отступившая по берегу к городу, уцелела, но пехота понесла большие потери 
убитыми.
27. В следующую ночь два центуриона, родом марсы, перебежали с двадцатью двумя 
солдатами своих центурий из лагеря Куриона к Аттию Вару. Высказали ли они Вару 
свое действительное убеждение или же просто говорили ему в угоду {ведь чего мы 
хотим, тому охотно верим, и что думаем, то предполагаем и у других), — во 
всяком случае, они уверили его в том, что все войско настроено против Куриона и 
прежде всего надо поближе подойти к его войску и дать ему возможность 
высказаться в беседе. Это предложение побудило Вара на следующий же день рано 
утром вывести свои легионы из лагеря. То же сделал и Курион, и оба они 
выстроили свои войска, будучи отделены друг от друга небольшой долиной.
28. В армии Вара находился Секст Квинтилий Вар, который, как мы выше указали 
(20), был с ним в Корфинии. Когда Цезарь отпустил его там на волю, он 
отправился в Африку. Но туда же были переправлены Курионом как раз те легионы, 
которые Цезарь взял себе у своих противников; лишь несколько центурионов было 
новых, но центурии и манипулы остались те же. Это дало Квинтилию повод 
заговорить с солдатами. И вот он стал обходить фронт Куриона и заклинать солдат 
не забывать о своей первой присяге, принесенной ими перед Домицием и перед ним, 
его квестором, не поднимать оружия против тех, которые разделяли одинаковую с 
ними участь и одинаково страдали во время осады; наконец, не сражаться за тех, 
которые оскорбительно называют их перебежчиками. В заключение он намекнул на 
подарки, которых они должны ждать от его щедрости в случае, если примкнут к 
нему и к Аттию. Однако войско Куриона отнеслось к этой речи совершенно 
безразлично, и оба вождя увели свои войска назад.
29. Тем не менее в лагере Куриона распространился большой страх, который от 
всякого рода разговоров быстро увеличился. Каждый создавал себе свое особое 
мнение о положении дела и от страха преувеличивал то, что слышал от соседа. И 
по мере того как эти возникшие из одного источника сомнения распространялись и 
передавались от одного к другому, являлась мысль, что таких источников много… 
(21)
30. Ввиду этого Курион созвал военный совет и открыл совещания об общем 
положении дела. Некоторые высказывались за то, что надо во всяком случае 
решиться на смелую попытку штурма лагеря Вара, так как при подобном настроении 
солдат бездействие особенно пагубно: в конце концов, лучше в доблестном бою 
испытать военное счастье, чем быть покинутыми и преданными и от своих же 
сограждан потерпеть самую мучительную кару. Другие полагали, что следует в 
третью стражу отступить в «Корнелиев лагерь», чтобы выиграть время, пока 
солдаты не образумятся. А если бы случилось несчастье, то при большом 
количестве судов можно было бы легко и безопасно вернуться в Сицилию.
31. Курион не одобрял ни того, ни другого предложения: насколько в одном из них 
мало мужества, настолько в другом его слишком много: одни думают о позорном 
бегстве, а другие считают необходимым дать сражение даже на невыгодной позиции. 
В самом деле, на чем основана наша уверенность, что мы в состоянии взять 
штурмом лагерь, очень укрепленный и человеческим искусством, и природой? А 
между тем что выигрываем мы, если мы с крупными потерями оставим штурм лагеря? 
Точно не известно, что военное счастье создает полководцам расположение войска, 
а неудача — ненависть! С другой стороны, к каким иным последствиям может 
привести перемена лагеря, как не к позорному бегству, всеобщему отчаянию и 
полному охлаждению войска? Несомненно, мы должны избегать того, чтобы люди 
порядочные подозревали, что мы им мало доверяем, и чтобы люди злонамеренные 
знали, что мы их боимся, так как у одних наш страх увеличивает своеволие, у 
других их подозрения уменьшают рвение и преданность. Но если бы даже, продолжал 
он, было для нас вполне доказано то, что говорят об охлаждении войска и что, по 
моему глубокому убеждению, или совершенно ложно, или, по крайней мере, 
преувеличено, то и в этом случае для нас гораздо лучше игнорировать и скрывать 
это, чем самим подтверждать. Может быть, следует прикрывать слабые стороны 
нашего войска так же, как и раны на теле, чтобы не увеличивать надежды у 
противников? А между тем сторонники этого предложения прибавляют даже, что 
следует выступить в полночь, — надо полагать, для того, чтобы: увеличить 
своеволие у людей, питающих преступные замыслы! Ведь подобные замыслы 
сдерживаются или чувством чести, или страхом, а для того и другого ночь менее 
всего благоприятна. Ввиду всего этого я не настолько смел, чтобы высказываться 
за безнадежный штурм лагеря, но и не настолько труслив, чтобы совсем терять 
надежду. Но я полагаю, что надо предварительно все испробовать, и тогда, по 
моему глубокому убеждению, я уже составлю себе определенное суждение о 
положении дела, причем по существу мы с вами сойдемся.
32. Распустив совет, он созвал солдатскую сходку. Прежде всего он сослался на 
то, какое расположение солдаты проявили к Цезарю у Корфиния: (22) им и 
поданному ими примеру Цезарь обязан переходом на его сторону значительной части 
Италии. За вами, сказал он, и за вашим решением последовали все муниципии, один 
вслед за другим. Не без причины Цезарь отозвался о вас с величайшим сочувствием,
 равно как