уций, идешь ко мне без заключения перемирия, я поспешил тебе навстречу, пока 
ты находился еще вне моего лагеря, чтобы ты решал, говорил и действовал так, 
как находишь нужным, являясь еще сам себе господином. Теперь, когда ты 
предоставил себя в мое распоряжение, как поступают сознающие свою вину, мне 
незачем изобличать ложь всего того, что ты с таким искусством мне говорил. 
Решив с самого начала вредить мне, ты и вредил до самого последнего времени. 
Если бы ты вступил со мной в переговоры о мире, ты почувствовал бы и то, что я 
тобой обижен, и то, что я — победитель. Но раз ты без переговоров о мире 
передаешь в мое распоряжение и себя самого, и друзей, и войско, ты тем самым 
обессиливаешь мой гнев и те полномочия, которые ты дал бы мне, по необходимости,
 при заключении договора. То, что вы заслужили за свои действия, переплетается 
с тем моральным долгом, выполнение которого я считаю справедливым. Я предпочту 
второе ради богов, ради себя самого и ради тебя, Луций: я не обману со своей 
стороны тех твоих надежд, с которыми ты явился ко мне».
Вот что они сказали друг другу, поскольку то, что сохранилось в мемуарах30, 
можно было перевести на греческий язык, руководствуясь смыслом сказанного. 
Затем они разошлись, причем Цезарь отнесся с одобрением к Луцию и удивлялся, 
что он не сказал ничего малодушного или неразумного, как это свойственно людям 
в тяжелом положении; Луций же удивлялся Цезарю, его характеру и сжатости его 
речи. Все остальные догадывались о том, что было сказано, по виду обоих 
собеседников.
4 6. Затем Луций послал трибунов3} получить от Цезаря пароль для войска. 
Трибуны, со своей стороны, отнесли Цезарю списки войска, как это делается и 
теперь; трибун, просящий пароль, передает царю журнал со списками воинов, 
имеющихся налицо на данный день. Получив пароль, трибуны пока еще продолжали 
оставлять стражу у себя: по приказанию Цезаря в эту ночь каждое войско само 
должно было заботиться о своей охране. С наступлением дня Цезарь совершил 
жертвоприношение, а Луций послал к нему свое войско в полном вооружении, но 
готовое выступить в путь. Приветствуя издали Цезаря как императора32, солдаты 
по отдельным легионам становились там, где приказывал им Цезарь, новобранцы 
отдельно от ветеранов и колонистов. По окончании священно-
334 
действия Цезарь, увенчанный лаврами, символом победы, председательствовал, сидя 
в кресле; приказав всем сложить оружие там, где они стоят, он затем велел 
колонистам подойти ближе. По-видимому, он собирался упрекнуть их в 
неблагодарности и хотел припугнуть их. Но войско Цезаря, понявшее заранее его 
намерения, или по заранее сделанному уговору — часто в таких случаях 
сговариваются — или под влиянием чувства к своим соплеменникам нарушило строй и 
окружило подошедших солдат Луция. Встретив их приветствиями и плачем, как 
прежних соратников, они просили за них Цезаря и не переставали кричать и 
приветствовать их. Участвовали при этом и солдаты нового набора, которые не 
отличались от основной армии, да это было бы и невозможным.
47. Тогда Цезарь не стал настаивать на своем решении; с трудом уняв кричащих, 
он сказал своим солдатам следующее: «Соратники, всегда ваши отношения ко мне 
были таковы, что ни в чем не может быть вам отказано мною. Я считаю, что 
солдаты нового набора были принуждены сражаться на стороне Луция; но я хотел 
спросить вот этих, неоднократно сражавшихся вместе с нами и теперь нами щадимых,
 что они испытали от нас, какой милости были лишены или чего большего ожидали 
от другого военачальника, когда подняли оружие против меня, вас и себя самих? 
Ведь все мои труды пошли на устройство колоний, в которых и они должны были 
иметь свою долю. Если вы позволите, я и теперь спрошу их». Но так как воины 
этого не позволяли, непрерывно прося Цезаря за солдат Луция, он сказал: 
«Уступаю вашему желанию: пусть вина их будет отпущена без всякого наказания, 
если только в дальнейшем они будут держаться одинакового с вами образа мыслей». 
Воины обоих войск обещали это с криками благодарности по адресу Цезаря. 
Некоторым из них Цезарь поручил устроить у себя некоторых воинов Луция, всей же 
массе войска приказал разбить палатки там, где они стояли сначала, и жить в них 
до тех пор, пока Цезарь предоставит им города для зимовки и даст людей, которые 
устроят их в этих городах.
48. Сидя на трибуне, он вызвал к себе Луция вместе с римскими магистратами из 
Перузии. Явилось много сенаторов, много так называемых всадников33, все 
печальные и по виду резко изменившиеся. Одновременно с их уходом из Перузии 
город окружила стража. По их прибытии Цезарь поместил Луция у себя, а из 
остальных одних взяли к себе друзья Цезаря, других — центурионы: 
335 
все были предупреждены, что должны оказывать прибывшим почет и вместе с тем 
негласным образом сторожить их. Жители же Перузии, взывавшим к Цезарю со стены, 
он приказал явиться к себе, за исключением сенаторов, и когда они пришли, он 
простил их. Сенаторы же были тогда взяты под стражу, а немного спустя казнены 
все, кроме Эмилия Луция, который в Риме, во время суда над убийцами Гая Цезаря, 
открыто голосовал за их осуждение и убеждал делать то же и остальных, чтобы 
этим покарать нечестивое дело.
49. Перузия Цезарь решил отдать войску на разграбление. Но один из перузийцев, 
Цестий, слегла помешанный — он воевал в Македонии и с этого времени называл 
себя македонянином, — поджег свой дом и бросился в огонь; ветер, подхватив 
пламя, перенес его по всей Перузии, и она выгорела вся, за исключением только 
храма Вулкана34. Таков был конец Перузии, славившейся своей древностью и 
значением: в древности, при этрусках, она, как говорят, возникла в числе первых 
двенадцати городов Италии. Поэтому перузийцы прочитали Юнону35, культ которой 
был распространен у этрусков. Когда победители поручили одни лишь остатки