ить Стефана как-нибудь утром, 
когда он будет выходить из дворца, и для осуществления своих намерений им не 
требовалось много людей. Что на самом деле требовалось, так это секретность, и 
именно неспособность участников заговора сохранить дело в тайне привела к краху 
всего предприятия. Ответственность лежит, как едва ли следует объяснять, на 
Анри из Монтескальозо. По одному ему понятным причинам он выболтал все 
подробности заговора местному судье, который сразу передал их канцлеру. Стефан 
действовал быстро. Известив короля и его мать о том, что он намерен сделать, 
Стефан от имени регентши созвал на совет всех придворных, в том числе всех 
епископов, аристократов и юстициариев, находившихся в то время в Мессине. Как 
только совет соберется, Жильбер Гравинский должен был окружить дворец; тем 
придворным, чья верность не вызывала сомнений, намекнули, чтобы они взяли с 
собой кинжалы или короткие мечи. Сам канцлер, собираясь на совет, надел под 
парадные одеяния кольчугу.
        Как только собрание началось, граф Монтескальозо встал и разразился 
страстной, но бессвязной речью, в которой странным образом сочетались гордыня и 
самоуничижение. Он, признался граф, по уши в долгах — факт, в который все с 
легкостью поверили, — доходы от его фьефа не позволяют ему жить так, как он 
привык и как положено ему по статусу. Будучи дядей короля, он объявляет о своих 
официальных притязаниях на княжество Тартано — которым Рожер II наделил своего 
незаконного сына Симона и которое отобрал у него Вильгельм I, или, если это 
невозможно, на все земли и владения Симона на Сицилии.
        Это заявление, очевидно несвоевременное и неуместное, похоже, имело 
своей целью вызвать скандал. Канцлер бы определенно отказал; сам Анри или один 
из его сторонников стал бы яростно возмущаться, и в последующей общей 
неразберихе убийца с легкостью исполнил бы свое дело. Но дело приняло другой 
оборот. Едва Анри кончил говорить, как Жильбер Гравинский вскочил и высказал не 
столько возражения, сколько ядовитые обвинения в адрес графа Монтескальозо, 
описав всем собравшимся его характер и его неправедные деяния. Сохранись в душе 
Анри хоть малая толика благородства или хотя бы порядочности, он давно бы 
получил свободно то, что теперь просит, вместо этого он растратил большие суммы 
на стезях порока; он угнетает своих вассалов и оскорбляет их; сделал все 
возможное, чтобы испортить отношения между королем и его матерью, убеждая 
Маргариту, что ее сын вступил в заговор, чтобы ее свергнуть, И одновременно 
черня ее перед Вильгельмом; и при этом настаивает, что именно ему надо доверить 
правление королевством. Пусть Анри отрицает все это, если посмеет; король и 
королева его слушают. Наконец, прогрохотал граф Гравины, пусть признается перед 
ними и перед всем собранием в зле, которое они замыслили совершить против 
канцлера в этот самый день, ясно показав, что он является «возмутителем 
спокойствия в королевстве, ослушником и мятежником, выступающим против его 
королевского величества; и заслуживает — если не спасет его королевская милость,
 — чтобы у него отняли не только все земли, которыми он владеет, но его жалкую 
жизнь».
        Захваченный врасплох и насмерть перепуганный, Анри мог только бушевать. 
Его быстро усмирили. Призвали свидетеля — того самого судью, которому он 
доверил свои планы пару дней назад и чьи показания сейчас стали решающей уликой.
 Граф замолчал и, даже услышав, как канцлер приказывает его арестовать и 
заключить в замок Реджо, не пытался сопротивляться.
        Новость быстро облетела город, породив, как всегда, лавину слухов. В 
доме, из которого совсем недавно граф Монтескальозо отправился на совет, его 
испанские приспешники готовились держать оборону. Но Стефан предвидел подобную 
ситуацию. Люди Жильбера все еще располагались вокруг дворца и в других 
стратегически важных пунктах города; тем временем герольды, пройдя по всем 
улицам и площадям, объявили, что у любого испанца есть двадцать четыре часа, 
чтобы покинуть Сицилию. Люди Анри, не ожидавшие, что спасение так близко, 
воспользовались предоставленной им возможностью без колебаний; многие 
калабрийцы, причастные к заговору, также предпочли уплыть, пока путь свободен. 
К несчастью, все оказалось не так хорошо, как они надеялись. Шайки греческих 
разбойников из Мессины напали на беглецов, прежде чем они сумели пересечь 
пролив, и отобрали все, что у них было, — включая, как уверяет Фальканд, 
одежду; так что большинство неудачливых заговорщиков, оставшись беззащитными 
перед зимними холодами, погибли в горах.
        Хотя некоторые из советников рекомендовали канцлеру повесить или 
изувечить всех, кто имел отношение к заговору, он не стал их слушать. Стефан от 
природы не любил насилия; кроме того, его удерживал от подобных жестоких мер 
тот факт, что заговорщиков было очень много. Только несколько главных 
зачинщиков последовали за Анри из Монтескальозо в тюрьму; остальных, в 
частности епископа из Агридженто — который очень удачно заболел в самый день 
совета, — не тронули. Только один человек пострадал серьезно и незаслуженно — 
Ришар, граф Молизе. Хотя он имел причины не любить Стефана дю Перша, 
получившего власть, прежде принадлежавшую ему самому, он почти наверняка не 
принимал участия в заговоре. Но его ненавидел Жильбер Гравинский, который не 
забыл обстоятельств своего собственного отъезда из Палермо всего восемнадцать 
месяцев назад и хотел отомстить. Он обвинил несчастного графа в незаконном 
владении землями; обвинение было официально рассмотрено, и спорные владения 
конфискованы. Ришар протестовал громко и с яростью; и его враги этим 
воспользовались. Приговор, объявили они, вынесен от имени короля. Оспаривать .
его — по сицилийским законам значит совершать святотатство. Бедный граф 
предстал перед церковным судом, в состав которого входили епископы и 
архиепископы, оказавшиеся в тот момент поблизости, они признали его виновным и 
отправили в темницу в Таормину.
        Прямодушный, не слишком умный