ми, принимая строгие меры против любой 
несправедливости, где бы он с ней ни сталкивался. «Он никогда, — пишет Фальканд,
 — не позволял людям, обладающим властью, угнетать своих подчиненных, никогда 
не закрывал глаза на обиду, нанесенную бедняку. Таким образом, молва о нем 
быстро распространилась по королевству... так что люди видели в нем ангела 
утешения, посланного с Небес, чтобы вернуть золотой век».
        Даже если сделать скидку на выспренность стиля, тенденциозность 
хрониста и катастрофическую нехватку надежных источников, трудно избавиться от 
мысли, что Маргарита была изначально права в своем решении пригласить управлять 
королевством человека извне. С реформами явно запоздали; и в атмосфере 
постоянных разногласий и всеобщего недоверия ни один сицилиец — рожденный на 
острове или давно здесь живущий, — не сумел бы произвести их. Стефан, как лицо 
незаинтересованное, имел возможность это сделать и, будучи человеком твердым и 
мужественным, преуспел. Но при этом, как бы ни относились к нему вначале, 
неизбежно должен был навлечь на себя ненависть споих сицилийских подданных; и 
хотя его предпочтение к французам создавало дополнительную почву для обвинений, 
одного его присутствия на высшем посту было более чем достаточно, чтобы сделать 
его крайне непопулярным.
        Но было ли это плохо? Ничто не объединяет людей так, как наличие общего 
врага, а в стране, раздираемой постоянным соперничеством разных группировок, 
присутствие любой объединяющей силы, даже жестокой и продажной тирании, может 
пойти на пользу. Стефан не был ни жесток, ни корыстолюбив; он просто никому не 
нравился. И не исключено, что главная его заслуга перед королевством состоит не 
в проведении административных реформ, а в том, что он напомнил своим 
противникам, что они прежде всего сицилийцы и у них есть общее дело — избавить 
страну от вторгшегося в нее иностранца.
        Насколько успешно они это сделали, будет рассказано далее. Но тем 
временем на горизонте возникла фигура еще одного незваного гостя, в сравнении с 
которым Стефан дю Перш и его друзья должны были показаться поистине мелкой 
неприятностью. Через несколько недель после их прихода к власти до Палермо 
дошла весть, что император снова выступил в поход.
       
       Глава 15
       ВТОРАЯ СХИЗМА
        
        Октавиан, в безумии каком
        Навлек на Рим ты вечное проклятие?
        Как соблазнили тебя
        Разорвать тунику Христа?
        Ты тоже будешь падать вновь и вновь;
        Пока ты жив, но завтра ты умрешь.
        Бритто, римский пимфлетист
        
        Когда в конце 1166 г. Фридрих Барбаросса вел свою огромную армию на юг 
для новой кампании, перед ним стояли три разные задачи. Во-первых, он 
намеревался ликви- дировать неофициальный аванпост византийцев в Анконе; затем 
он собирался пойти на Рим и заменить папу на престоле святого Петра своим 
ставленником, а под конец, как всегда, планировал стереть с лица земли 
нормандское королевство в Сицилии. Хотя три цели, на которые Фридрих собирался 
направить удар, имели мало общего, причины, которые заставляли императора их 
атаковать, были тесно взаимосвязаны; чтобы понять их, мы должны бросить 
ретроспективный взгляд на развитие отношений между империей и папством в 
течение семи лет, прошедших со дня смерти папы Адриана, — ив особенности на 
печальный фарс, которым сопровождалось избрание его преемника.
        Надо вспомнить, что незадолго до смерти Адриана кардиналы 
просицилийской партии собрались в Ананьи и договорились избрать следующего папу 
из своей среды — при этом их предводитель, кардинал Роланд, казался наиболее 
предпочтительным кандидатом. Поскольку в эту группу входило примерно две трети 
выборной коллегии, можно было надеяться, что выборы пройдут достаточно спокойно 
— что и произошло бы, если бы не присутствие проимперской оппозиции в лице 
кардинала Октавиана из монастыря Святой Цецилии. Этот прелат уже дважды 
появлялся в нашей истории: первый раз — когда в качестве папского легата вы 
слушал от Рожера II, к которому он был послан, известие о смерти папы и, 
соответственно, об окончании его собственных полномочий, а второй — когда, 
явившись в роли посланца к Конраду Гогенштауфену, своим поведением вызвал 
насмешки Иоанна Солсберийского. В обоих этих случаях, как и во многих других, 
он выглядел достаточно нелепо, но теперь превзошел сам себя105.
        5 сентября 1159 г. через день после того, как тело Адриана упокоилось в 
склепе собора Святого Петра, тридцать кардиналов собрались на конклав за 
алтарем базилики106 два дня спустя все, кроме троих, отдали голоса кардиналу 
Роланду, которого в результате признали избранным — надо заметить, в полном 
соответствии с каноническим правом. Принесли алую папскую мантию, и Роланд, по 
обычаю изобразив сначала нежелание, затем склонил голову, позволив надеть на 
себя одеяние. Неожиданно Октавиан бросился на него, схватил мантию и попытался 
надеть ее сам. Последовала потасовка, во время которой мантию у него отняли, но 
его капеллан тут же передал ему другую — предусмотрительно принесенную как раз 
для такого случая, — которую Октавиан на сей раз успел на себя водрузить, 
правда задом наперед.
        Последовало всеобщее замешательство. Вырвавшись из рук разъяренных 
сторонников Роланда, которые старались стащить с него мантию, Октавиан — чьи 
отчаянные попытки перевернуть ее правильно привели только к тому, что кайма 
обвилась вокруг его шеи, — подбежал к папскому трону, уселся на него и 
провозгласил себя папой Виктором IV107. Он затем обыскал собор Святого Петра, 
обнаружил группу младших клириков, приказал им провозгласить его папой — что, 
увидев внезапно распахнувшиеся двери и банду головорезов, ворвавшуюся в церковь,
 они поспешно сделали. На время оппозиция замолкла; Роланд и его приверженцы 
укрылись в башне Святого Петра, находившейся в надежных руках кардинала Босо. 
Под присмотром головорезов Октавиан был возведен на папский престол несколько 
более оф