агоразумием, ни умением вести беседу; не 
интересовался ничем, кроме игры в кости, и желал только партнера для игры и 
достаточно денег, чтобы их проигрывать; он бездумно проматывал огромные суммы. 
Проведя недолгое время в Палермо и растратив немереное количество денег, 
выданных ему королевой, он объявил о своем намерении отправиться в Апулию; но, 
оказавшись в Мессине, тут же нашел себе подходящее общество. В этом городе, 
оторый всегда давал приют чужестранцам, разбойникам и пиратам, обитали самые 
разные люди — поднаторевшие во всевозможных злодействах, знакомые со всеми 
пороками и не останавливающиеся ни перед чем. Вокруг Анри вскоре собрались воры,
 грабители, фигляры и прихлебатели всех мастей; они ражничали днем и играли все 
ночи напролет. Когда королева об этом узнала, она направила ему сердитое письмо,
 приказывая отплыть без промедлений. И он, как ни трудно ему это далось, 
последовал совету товарищей и отправился в Апулию»,
        Когда Анри приехал на Сицилию, Маргарита отказалась от своей 
изначальной идеи женить его на незаконной дочери Рожера II, а вместо этого 
даровала ему графство Монте-кальозо — так же как ранее отдала Жильберу Гравину, 
— стараясь таким образом отослать его куда-нибудь подальше от столицы. Когда, 
наконец, она получила известие о том, что ее брат благополучно добрался до 
своего фьефа, она, наверное, удрученно подумала, что он уже причинил весь вред, 
какой мог. Если так, она вскоре обнаружила, что ошиблась; но, прежде чем это 
произошло, на Сицилию прибыл третий член ее семьи, разительно отличавшийся от 
двух других, внушавший больше надежд.
        
        Архиепископ Ротруд Руанский, получив призыв о помощи от своей кузины 
Маргариты, действовал быстро. Его брат Роберт из Нойбурга, похоже, не имел 
желания вмешиваться в сицилийские дела, но другому предложенному Маргаритой 
кандидату, молодому Стефану дю Першу, идея пришлась по вкусу. Когда пришло 
приглашение, он со свитой в 37 человек готовился отправиться в Святую землю. 
Покидая Францию, Стефан все еще имел в виду эту цель, но он не видел причин, 
почему бы ему не остановиться в Палермо на несколько месяцев.
        В конце лета, после краткого пребывания в Апулии с Жильбером, который, 
разумеется, дал ему очень тенденциозную оценку сицилийской ситуации, Стефан 
прибыл в Палермо к концу лета, к искренней, даже слегка истеричной радости 
королевы Маргариты. Первое, что удивило палермцев, — это его молодость. Ему 
было самое большее чуть за двадцать, но тот факт, что Фальканд и Вильгельм 
Тирский описывают его словами «мальчик» и «отрок» — в век, когда мужчины 
командовали армиями, не разменяв второго десятка, — указывает, что он, вероятно,
 был еще моложе. Такое предположение, однако, порождает новую проблему. 
Известно, что Ротруд II, граф Перш, которого Маргарита называет отцом Стефана, 
умер в 1143 г., соответственно его сыну в сентябре 1166 г. не могло быть меньше 
двадцати двух — многовато для мальчика или отрока. Но мы также знаем, что 
вскоре после смерти Ротруда его вдова снова вышла замуж, на этот раз за Робера 
де Дрё, брата Людовика VII; Людовик позже в письме к Вильгельму II именовал 
Стефана «нашей плотью и кровью». В связи с этим высказывались предположения, 
что Стефан вовсе не принадлежал к роду Перш, но был племянником французского 
короля. Но если так, почему он никому не сообщил такого лестного и выгодного 
для него факта и почему об этом не упоминает ни один из хронистов того времени? 
Как замечает Шаландон, «все предположения остаются на уровне гипотез», так что 
данная проблема никогда не будет решена104 .
        Мужчина или мальчик, Стефан оказался для королевы той самой опорой, в 
которой она нуждалась среди всех своих тревог; а ей, в свою очередь, не 
составило труда убедить его, обещая власть, богатство и почет ему и его 
спутникам, отложить на неопределенное время паломничество и разделить с ней 
заботы правления. С самого начала Стефан выказал себя человеком способным и 
энергичным; что не менее важно — и необычно для Сицилии, — он оказался 
неподкупен. Маргарита была им очарована. В ноябре 1166 г., спустя два месяца 
после его прибытия в Палермо, она назначила его канцлером.
        Это назначение, как и следовало ожидать, вызвало бурю протестов. Прошло 
более столетия с тех пор, как нормандцы вторглись на остров, тридцать шесть лет 
с момента основания королевства. Сицилийцы начинали ощущать себя единым народом 
и негодовали, видя, что псе чаще главные и наиболее выгодные посты отдаются 
чужестранцам. Маттео из Аджелло, как оказалось, не был единственным во дворце, 
кто лечтал о месте канцлера. Кроме того, пока должность оставалась вакантной, 
доходы канцлера делились между членами королевского совета. Возвышение Стефана, 
таким образом, нанесло удар не только по их амбициям, но и по их достатку.
        Ни к одному новому канцлеру не относились так. Стефан прибыл, как мы 
помним, с тридцатью семью рыцарями; в следующие месяцы и другие приехали из 
Франции, чтобы к нему присоединиться, так что вскоре двор и административный 
аппарат стали скорее французскими, нежели сицилийскими. Наверное, вполне 
естественно, что молодой человек предпочитал окружать себя людьми, которых он 
знал, чей родной язык он понимал; но не менее естественно, что те, кто 
пострадал от перемен, сопротивлялись им; тем более что многие из друзей 
канцлера — особенно обладатели сицилийских фьефов — вели себя удивительно 
бесцеремонно, обращаясь с населением как с низшей расой и вводя везде 
французские привычки и обычаи без оглядки на местные нравы.
        При этом Стефан был идеалистом. Ему могло не хватать чуткости и 
тонкости, но он искренне хотел сделать Сицилию лучше и не терял времени при 
проведении реформ, которые считал необходимыми. Первым делом он обратил 
внимание на нотариев — и еще больше настроил против себя Маттео из Аджелло, 
подвергнув один из докладов публичному разбору; затем он по очереди занялся 
судьями, местными чиновниками и кастелян