ь 
своих лошадей, осажденные обратились к Абд аль-Мумину с предложением. Пусть он 
позволит одному или двоим из них отправиться в Палермо и выяснить, имеет ли 
смысл ждать помощи; если ответ будет отрицательным, командующий гарнизоном 
немедленно сдаст город. Условие было принято. Посланцы отбыли и вскоре 
вернулись с печальной для христианской общины и Махдии новостью. Как ни трудно 
было в это поверить, в Палермо Северную Африку уже считали потерянной. Ее 
просто списали со счетов. 11 января 1160 г. Махдия сдалась. Гарнизону сохранили 
жизнь и свободу, и он с оружием и имуществом отплыл на Сицилию.
        Фальканд, разумеется, предполагает, что вождь Альмоха-дов находился в 
сговоре с дворцовыми евнухами в Палермо и заранее знал о решении Вильгельма. 
Эту версию, как многие другие откровения, вышедшие из-под пера того же автора, 
можно не принимать в расчет, но остается другой, более важный и интригующий 
вопрос. Почему Вильгельм и Майо позволили Северной Африке так легко от них 
ускользнуть? В своей европейской политике они действовали — как только король 
преодолел свою первоначальную инертность — отважно, решительно и изобретательно.
 Почему же они спокойно наблюдали за тем, как Североафриканская империя 
рассыпается у них на глазах? Они бездействовали не только при осаде Махдии; там 
они на самом деле попытались хоть что-то предпринять. Но что произошло в 
Сфак-се и на Джербе, на Киркенне и в Триполи? Во всех этих местах захватчики 
встречали в лучшем случае символическое сопротивление. В 1156 г. сицилийские 
силы были заняты на других, более важных фронтах; но к 1160 г. других врагов, с 
которыми требовалось сражаться, не осталось, но, тем не менее, сицилийцы не 
начали контрнаступления и сицилийские властители не приняли никаких мер, 
военных или дипломатических, чтобы вернуть прежние владения. Что им помешало?
        Эти вопросы возникали и у подданных Вильгельма; многие из них, не теряя 
времени, обвинили Майо в потере заморских владений, и эмир эмиров стал еще 
более непопулярен. Но фактически, когда мы смотрим на происходящее в 
исторической перспективе, его поведение становится понятным. Майо играл 
по-крупному. Теперь расстановка сил в итальянской политике стала бесконечно 
более сложной, но и более многообещающей, нежели во времена Рожера II и Георгия 
Антиохийского, когда африканские территории были завоеваны. У Сицилии появился 
шанс обрести моральное главенство над всей Италией, поднявшейся на борьбу 
против германской имперской власти; а моральное главенство сегодня могло 
означать политическое главенство завтра.
        Чтобы достичь этого, однако, Сицилия должна была иметь свободу действий.
 Вынужденная разбираться с двумя империями, папством и бесчисленным множеством 
независимых и полунезависимых городов-государств, не говоря об эндемическом 
внутреннем мятеже, она не могла позволить себе никаких авантюр вне логической 
сферы своего влияния. И Майо был достаточно умен, чтобы понять, что Северная 
Африка в эту сферу не входит. Возвращение североафриканских владений означало 
не только отправку экспедиционных сил, осаду и взятие нескольких городов. Оно 
повлекло бы за собой насильственное подчинение целого народа и войну с великой 
державой — поскольку Альмохады, чья империя к тому времени простиралась от 
Атлантики до границ Египта и от Андалусии до южных пределов Сахары, могли с 
успехом противостоять любой европейской армии или армиям, которые выступят 
против них.
        Старый принцип сработал — экспедиционные войска могли осуществить 
завоевание, но не могли удержать захваченные земли. Этот факт подтверждался 
снова и снова; ему Сицилия была обязана существованием в качестве державы. Тот, 
кто об этом забывал, дорого платил за свою забывчивость. Майо Барийский не 
хотел сам совершать ту же ошибку.
        
       Глава 12
       УБИЙСТВО
        
        Этот Майо был воистину чудовищем; невозможно найти паразита более 
отвратительного, более вредного или принесшего больший ущерб королевству. Его 
натура делала его способным к любой низости, а его красноречие было под стать 
характеру. Он мог безупречно притворяться и лицемерить, когда хотел. Он 
отличался вдобавок склонностью к разврату и старался затащить в свою постель 
благородных матрон и девиц; чем безупречней была их добродетель, тем более он 
стремился обладать ими.
        Гуго Фальканд
        
        Вильгельм вернулся к прежнему образу жизни. Можно было ожидать, что 
сокрушительное поражение византийцев и три последующих года интенсивной 
дипломатической деятельности, в течение которых его звезда поднималась все выше 
на европейском небосклоне, привьют ему вкус к политике или, по крайней мере, 
подтолкнут его к тому, чтобы попытаться проявить свои таланты в государственных 
делах, как он проявил их в делах войны. Ничего подобного не произошло. Вскоре 
после того, как он вернулся на Сицилию в июле 1156 г. и вынес приговоры тем, 
кто поднял против него орркие, он снова стал жить в свое удовольствие. Чары 
дворцов и парков, беседок и спален оказались слишком сильны. За следующие шесть 
лет он ни разу не посетил континент и редко покидал Палермо и его ближайшие 
окрестности. Руководство государственными делами, внутренними и внешними, он 
отдал в умелые руки Майо Барийского.
        Майо достиг теперь вершин власти. Этот сын апулийского купца не только 
был фактическим правителем королевства; благодаря успехам своей внешней 
политики он вскоре стал одним из самых влиятельных государственных деятелей в 
Европе83. Баронская партия, на Сицилии и на континенте, негодовала против него 
еще больше, чем прежде. Они чувствовали себя отверженными, обойденными, в то 
время как управление королевством превращалось, как они видели, в прерогативу 
двух особых групп, первую из которых они ненавидели, а вторую — презирали. 
Первую составляли люди типа Стефана и Симона, главные военачальники Апулии, 
архиепископа Гуго Палермского или молодого салернского нотария Маттео из 
Аджелло, который составил договор в Бенев