ались беспорядки в самом Палермо. В том, что они 
вдохновлены и финансируются мятежниками, не оставалось сомнений; хотя гнев 
смутьянов был направлен в основном против Майо и архиепископа Гуго, толпа также 
требовала освобождения из тюрьмы Симона из Поликастро, молодого графа, который 
до недавнего времени являлся доверенным лицом Асклетина в Кампании, но позднее, 
согласно повелению Майо, оказался без суда в темнице по подозрению в измене.
        Зрелище толпы, собравшейся перед королевским дворцом, вывело Вильгельма 
из апатии. Он наконец осознал, что не сможет жить спокойно и заниматься своими 
делами, пока нерешит возникшую проблему. Теперь, избрав путь, он действовал 
быстро. Желая успокоить смутьянов, он отдал приказ немедленно освободить Симона 
из Поликастро; затем, вместе с Майо, но сопровождаемый также Симоном, как 
посредником — поскольку он все еще надеялся избежать кровопролития, — Вильгельм 
повел свою армию со всей возможной скоростью в Бутеру.
        Прилепившаяся на вершине скалы между двумя крутыми склонами, 
спускавшимися в ущелья, Бутера была надежной крепостью; и мятежники поначалу 
собирались оборонять ее до последнего. Но впоследствии они изменили решение — 
главным образом благодаря великодушию Вильгельма и настойчивости графа Симона. 
Он уверил бунтовщиков, что король не намерен смещать советников, которым он 
полностью доверяет: один из них сопровождает его в данный момент; тем не менее 
он готов, в сложившихся обстоятельствах, проявить снисхождение к тем, кто 
поднял оружие против него. Пусть они сдаются немедленно: тогда им сохранят их 
жизни, собственность и свободу; единственным наказанием, по милости короля, 
будет изгнание из королевства. Восставшие приняли предложение. Бутера сдалась, 
и на Сицилии восстановился мир.
        
        «Король Вильгельм, — пишет Гуго Фальканд, — не любил покидать свой 
дворец; но, если уж ему приходилось это делать — сколько бы ни бездействовал он 
до того, — он смело шел — не столько благодаря мужеству, сколько из упрямства и 
даже по легкомыслию навстречу опасности». Как всегда, Гуго злобен; но все же в 
его словах можно уловить восхищенные нотки и одновременно усмотреть скрытую за 
ними правду. Теперь, начав войну и уже имея за плечами одну победу, Вильгельм 
не собирался останавливаться. Его здоровье поправилось, кровь кипела. Пришла 
весна — самая подходящая пора для военных действий. Он собирался вернуть себе 
материковые владения.
        Армия и флот встретились в Мессине; король планировал атаковать греков 
и их союзников одновременно с суши и моря. В Мессину также вызвали Асклетина, 
чтобы он объяснил плачевные последствия своей деятельности за последние месяцы. 
Асклетин оказался бездарным и скучным военачальником (это неудивительно, если 
учесть, что прежде он был архидьяконом в Катании), и, возможно, против него 
имелись другие, более серьезные обвинения. В Мессине никто не высказался в его 
защиту — даже Майо, чьим протеже он являлся, который сделал его канцлером 
против воли короля. Был ли он предателем, трусом или козлом отпущения, но 
имущество его конфисковали, а его самого бросили в тюрьму — где он через 
несколько лет умер.
        Расправа Вильгельма с Асклетином воплощала в себе дух предстоящей 
кампании. Она ни в коем случае не была продолжением, в больших масштабах, 
миротворческих мероприятий минувшего года. Готовилась новая операция, более 
наступательная, нежели оборонительная, заново продуманная и спланированная, — 
массированный удар силами армии и флота Сицилийского королевства по самому 
слабому месту врага — апулийской «пяте». В последние дни апреля армия 
переправилась на материк и двинулась маршем через Калабрию, в то время как флот 
пересек проливы и затем повернул на северо-восток к Бриндизи.
        Бриндизи уже в течение трех недель находился в осаде. Византийцы, 
полагаясь, как всегда, на подкуп и предательство, сумели войти во внешний круг 
города; но королевский гарнизон в цитадели оказал им решительное сопротивление, 
и их продвижение в Апулии, по крайней мере, на время приостановилось. Это было 
лишь последнее из препятствий, с которыми греки столкнулись за истекшие 
несколько месяцев. Во-первых, из-за возрастающего высокомерия Михаила 
Па-леолога они постепенно утратили доверие и расположение нормандских 
мятежников; кончилось тем, что Робер из Ло-рителло в негодовании покинул 
византийскую армию. Затем сам Палеолог скоропостижно умер в Бари. При всей 
своей заносчивости он был блестящим военачальником, и его смерть стала тяжелым 
ударом для его соотечественников. Его преемник Иоанн Дука продолжил военные 
операции и даже примирился с графом Лорителло, но прежнего доверия между 
союзниками уже не было, и боевой настрой 1155 г. безвозвратно исчез.
        И вот теперь в византийский лагерь пришла весть, что огромная и мощная 
сицилийская армия выступил в поход под предводительством самого короля 
Вильгельма. Вновь греки столкнулись с тем, что соратники их покинули. Наемники 
выбрали, как подобает наемникам, самый тяжелый момент, чтобы потребовать 
невозможного повышения платы; получив отказ, они исчезли в массовом количестве. 
Робер из Лорителло дезертировал во второй раз, уведя своих людей и большинство 
своих соотечественников. Дука, оставшись только с небольшим войском, которое он 
и Палеолог привели с собой, пополненным подкреплениями, прибывшими через 
Адриатику в течение последних восьми или девяти месяцев, понимал, что его армия 
жестоко уступает противнику в численности.
        Первым подошел сицилийский флот, и в следующие несколько дней Дука еще 
держался. Вход в залив Бриндизи представляет собой узкий пролив, не более ста 
ярдов шириной. Двенадцать веков назад Юлий Цезарь преграждал здесь путь 
кораблям Помпея; теперь Дука, следуя той же тактике, выстроил в ряд четыре 
судна под своим командованием поперек входа в пролив и поставил хорошо 
вооруженные подразделения пехоты на каждом берегу. Но когда спустя пару дней с 
запада подош