м для обвинения 
стало милосердие, которое Филипп выказал по отношению к некоторым почтенным 
гражданам Бона, позволив им вместе с семьями покинуть город после его взятия. 
Эта версия не более убедительна, чем первая. Она не только противоречит 
утверждению Ромуальда, что Филипп вернулся из экспедиции «с триумфом и славой», 
но также предполагает, что адмирал пострадал за проведение в жизнь именно той 
политической линии, которая, как мы видели, являлась основой политики Рожера во 
всех завоеванных североафриканских землях. Ибн аль-Атхир даже упоминает, что 
горожане, о которых идет речь, были «добродетельными и образованными людьми», 
что делает поведение Рожера еще более необъяснимым, поскольку мы знаем от 
многих авторов, включая самого Ибн аль-Атхира, что арабские ученые были его 
любимыми собеседниками.
        Если, таким образом, мы вынуждены принять, что рассказ имеет под собой 
какую-то реальную основу, следует искать другое объяснение. Надо вспомнить, что 
Филипп был не просто мусульманином: его имя указывает на греческое 
проис-хождение (тот факт, что он носил прозвище Махдийский, не более определяет 
его национальность, чем определение Антиохийский в имени его предшественника), 
из чего следует, что он был отступником; а в Сицилийском королевстве при общей  
атмосфере терпимости  отступничество никогда  не одобрялось. Мы знаем, например,
 что граф Рожер запрещал своим воинам-сарацинам, сражавшимся в Италии, 
принимать крещение (см. «Нормандцы в Сицилии»), а отказ от христианской веры 
тем более не поощрялся. Само по себе отступничество Филиппа едва ли являлось 
достаточной причиной для того жестокого наказания, которое его постигло; но 
можно предположить, что в последние годы Рожер пал жертвой — как многие другие 
правители до него и после — некоей формы религиозной мании преследования, 
которая толкала его к бесчеловечным или неразумным поступкам такого рода. 
Наиболее добросовестный из нынешних биографов Ро-жера предполагает, что тот 
поддался настояниям латинского духовенства, которое, как известно, стремилось в 
это время уменьшить греческое влияние в курии68. Но обе эти теории не учитывают 
того факта, что почти все арабские произведения —  а их много, — в которых 
столь тепло описываются промусульманские симпатии короля, датированы временем 
после этого инцидента. Мы можем привести только один пример: предисловие к 
«Книге Рожера» Идриси, написанное, если судить по арабской дате, в середине 
января 1154 г. — спустя несколько месяцев после смерти Филиппа и за несколько 
месяцев до смерти короля. В нем говорится, что Рожер «правил своим народом, не 
делая никаких различий»; далее Идриси ссылается на «красоту его деяний, 
возвышенность его чувств, глубину его прозорливости, доброту его характера и 
справедливость его души». Некоторое преувеличение допустимо для восточного 
человека, пишущего о своем царственном друге и покровителе; но едва ли 
правоверный мусульманин позволил бы себе употреблять такие выражения сразу 
после столь жестокого «аутодафе».
        Напрашивается неизбежный вывод. Если Филиппа действительно предали 
смерти на основании любого из двух предполагаемых обвинений, это могло 
произойти только в то время, когда король был недееспособен. (Предположение, 
что король просто отсутствовал, кажется неправдоподобным. Во-первых, хронисты 
бы об этом упомянули; во-вторых, ответственные лица никогда не посмели бы 
вынести смертный приговор главному королевскому сановнику без согласия короля.) 
Мы знаем, что за два с половиной года до того Рожер, будучи еще в средних летах,
 короновал своего сына как соправителя; мы знаем также, что спустя несколько 
месяцев после осуждения Филиппа он умер. Ссылка Гуго Фальканда на 
«преждевременную старость» короля свидетельствует в пользу предлагаемой теории; 
с другой стороны, король мог просто перенести несколько ударов или сердечных 
приступов («грудная жаба» Ибн аль-Атхира), которые болтливые языки — а ни у 
кого язык не был более ядовитым, чем у Гуго, — приписали невоздержанности в 
личной жизни. Так или иначе, некое ослабление его физических и умственных 
способностей, похоже, имело место, что в конце концов сделало Рожера 
неспособным к ведению государственных дел.
        Если принять такое объяснение, трагедия Филиппа Мах-дийского становится 
понятной. Остается неясным, почему автор вставки в хронику Ромуальда так 
старательно подчеркивал участие Рожера в этой истории; но его рассказ — в 
котором, кстати, нет и тени критики в адрес короля, — датируется самым концом 
столетия69, временем, когда, как мы увидим, не только римская церковь, но и 
сами правители Сицилии были заинтересованы в том, чтобы представить величайшего 
из нормандских королей скорее как деятельного поборника христианства, нежели 
как образец просвещенной терпимости; а два арабских автора могли им вторить.
        Однако даже Ибн аль-Атхир противоречит сам себе и в других пассажах 
своего сочинения представляет Рожера совершенно иначе. После описания 
нескольких арабских обычаев, которые король ввел в сицилийский придворный 
церемониал, он заявляет: «Рожер относился к мусульманам с уважением. Он 
чувствовал себя свободно с ними и защищал их всегда, даже против франков. Они в 
ответ на это его любили». От арабского историка король не мог желать лучшей 
эпитафии; и на этих словах разбирательство следует закрыть.
        
        Короля Рожера похоронили в палермском кафедральном соборе. Уже девять 
лет большой порфировый саркофаг ожидал его в построенной им самим церкви в 
Чефалу; но за эти девять лет многое изменилось. Палермо обрел дополнительный 
вес и значение как столица латинского христианства, а Чефалу был всего лишь 
мелкой епископией, мало того, основанной антипапой Анаклетом. В представлении 
многих, и прежде всего членов римской курии, он по-прежнему символизировал тот 
вызов, который Рожер долгое время бросал папе и его решимости быть хозяином у 
себя дома. Соответственно, Чефалу не признавали в Риме70. Много лет каноники из 
Чефалу с возмущением утверждали, что Палермо был избран лишь как временное 
место упокоения короля; Вильгельм, утверждали они, обещал, что тело его отца 
будет вверено их з