ердца людей и правил справедливо и гуманно».
        Когда Георгий Антиохийский умер в 546 г. Хиджры — то есть в 1151 г. или 
1152 г. от Рождества Христова, — «сраженный, как сообщает нам Ибн аль-Атхир, 
множеством недугов, включая геморрой и камни», он оставил в память о себе 
церковь Мартораны, красивый семиарочный мост через Орето66 и Африканскую 
империю. Первые два его творения до сих пор сохранились, третье просуществовало 
немногим более десятилетия. При Георгии она достигла своего расцвета; 
обреченная, как оказалось, она к моменту его смерти стала одной из ярчайших 
драгоценностей в короне Сицилии.
        Старый адмирал сделал свое дело; но он умер слишком быстро. Будь у него 
в запасе еще три года, он пережил бы своего господина и на посмертную репутацию 
короля не легло бы самое горестное, самое неприятное и — почти определенно — 
самое незаслуженное пятно.
        Конец жизни Рожера, как и ее начало, теряется в тумане. О его смерти мы 
не знаем почти ничего, кроме даты: король умер 26 февраля 1154 г. Что до 
причины, Ибн аль-Атхир называет грудную жабу, в то время как Гуго Фальканд, 
возможно величайший из всех хронистов нормандской Сицилии, который начинает 
свою историю с нового царствования, оставил нам на этот счет загадочную 
сентенцию, приписывающую смерть короля «истощению от непомерных трудов и 
преждевременной старости, вызванной его пристрастиями к плотским удовольствиям, 
которым он предавался в ущерб своему здоровью». Последние два года Рожер, судя 
по всему, жил достаточно спокойно. Непосредственной угрозы для королевства как 
со стороны Западной, так и со стороны Восточной империи не было, по крайней 
мере пока; сын Рожера Вильгельм, коронованный как соправитель, взял на себя 
большую часть государственных забот; и архиепископ Ромуальд Салернский, не видя 
никаких достойных упоминания событий между смертями Конрада и Евгения и смертью 
самого Рожера, начинает описывать загородный дворец короля.
        «Ради того, чтобы наслаждаться всеми радостями, кои даруют земля и вода,
 он основал большой заповедник для птиц и животных в месте, именуемом Фавара67, 
которое изобиловало пещерами и лощинами; в озере он поселил рыб из разных краев,
 а рядом построил красивый дворец. И некоторые холмы и леса в окрестностях 
Палермо он обнес стенами и устроил здесь Парко — приятный уголок для 
отдохновения, где под сенью разнообразных деревьев бродили во множестве олени, 
козы и дикие кабаны. И здесь также он воздвиг дворец, к которому вода поступала 
по подземным трубам из ручьев, где она всегда была вкусной и прозрачной. И 
король, будучи человеком мудрым и благоразумным, наслаждался красотами разных 
мест в разное время года. Зимой и в Великий пост он жил в Фаваре, поскольку там 
имелась в изобилии рыба, а в летнюю жару он искал отдохновения в Парко, где 
скромные охотничьи забавы отвлекали его от забот и тревог государства».
        Так, по крайней мере, говорится в самой ранней сохранившейся версии 
сочинения Ромуальда. В более поздних рукописях перед последними двумя 
предложениями имеется длинная и мрачная вставка, резко отличная и по стилю, и 
по сюжету от буколической идиллии Ромуальда. Она повествует об отношениях 
Рожера с его адмиралом Филиппом Махдий-ским. Это неприятный эпизод, и он 
вызывает больше вопросов, чем дает ответов; но, поскольку он представляет собой 
единственный ключ к пониманию обстановки в королевстве на закате жизни короля, 
стоит рассмотреть его детально и постараться извлечь из него все возможное.
        История, изложенная в этом загадочном отрывке, вкратце такова. 
Преемником Георгия на посту адмирала стал некий евнух, Филипп из Махдии, 
возвысившийся за время долгой службы в курии, которого король считал одним из 
самых способных и надежных среди своих придворных. Летом 1153 г. Филиппа 
отправили с флотом в город Бон на североафриканском берегу, правитель которого 
обратился к Рожеру за помощью против вторжения Альмохадов с запада. Филипп без 
затруднений захватил город, обошелся с ним примерно так же, как поступил с 
Махдией его предшественник, и победоносно вернулся в Палермо. Там его встретили 
как героя, но потом он внезапно оказался в тюрьме по обвинению в тайном 
принятии ислама. Представ перед курией, он сначала отвергал обвинения, но в 
конце концов признал их справедливость. Король затем произнес гневную речь, 
заявив, что он охотно простил бы другу, которого любит, всякое преступление 
против его персоны, но это было преступление против Бога и потому оно не может 
быть прощено; после чего «графы, юстициарии, бароны и судьи» вынесли смертный 
приговор. Филиппа привязали к хвосту дикой лошади, притащили таким образом на 
дворцовую площадь и там сожгли заживо.
        Явная неправдоподобность этого рассказа наряду с тем фактом, что он 
содержится только в поздних рукописях хроники Ромуальда, вызывает большой 
соблазн отбросить его как фальшивку. Рожера воспитывали арабы; он говорил на их 
языке, и в продолжение всей своей жизни он доверял им больше, чем своим 
соплеменникам нормадцам. Многие высшие посты в его правительстве занимали 
мусульмане. Сарацины составляли главную ударную силу в армии и на флоте. 
Торговля процветала благодаря арабским купцам, финансами и чеканкой монеты 
заведовали чиновники-арабы. Арабский был официальным языком на Сицилии. Так же 
как его отец уклонился от участия в Первом крестовом походе, Рожер не играл 
сколько-нибудь активной роли во Втором. Возможно ли, чтобы он публично 
предъявил своему адмиралу обвинения религиозного характера, давая толчок к 
неизбежному религиозному конфликту, грозившему погубить его страну?
        К сожалению, мы не можем полностью отвергнуть эту странную историю, 
поскольку она появляется несколько в другом варианте в двух независимых 
арабских источниках — у Ибн аль-Атхира, чье сочинение датируется концом XII в., 
и у Ибн Халдуна, писавшего примерно двумя столетиями позже. Эти два хрониста 
приводят другое объяснение судьбы Филиппа: по их мнению, повод