солнечного южного романского стиля, выдержанного, но не до конца 
строгого.
        Так, по крайней мере, кажется снаружи. Но величайшее чудо Чефалу еще 
впереди. Поднимитесь теперь по ступеням, пройдите между двумя забавными и 
милыми барочными епископами, изваянными из камня, пересеките внутренней двор по 
направлению к портику с тройной аркой — пристройка XV в., но от этого не 
ставшая дурной — и вступите в саму церковь. В первый момент вас может постичь 
небольшое разочарование, поскольку тонкие арки — их очертания безошибочно 
напоминают о близости ислама — между двумя рядами древнеримских колонн почти 
теряются под тяжеловесным, мертвым декором XVII—XVIII вв. Но вскоре ваши глаза 
привыкнут к полумраку собора; ваш взгляд устремится вдоль многочисленных колонн 
к высокому алтарю и скользнет вверх по рядам святых, ангелов и архангелов и, 
наконец, высоко в конхе большой восточной апсиды встретится с глазами Христа.
        Он Вседержитель, повелитель всего. Его правая рука поднята для 
благословения; в левой он держит книгу, открытую на тексте, начинающемся со 
слов «Я — Свет для мира». Текст написан по-латыни и по-гречески, ибо эта 
мозаика, главная достопримечательность романской церкви, чисто византийская по 
стилю и работе. О мастере, создавшем ее, мы не знаем ничего, кроме того, что 
Рожер, вероятно, пригласил его из Константинополя и что он, безусловно, был 
гением. И в Чефалу он создал самое великое изображение Вседержителя — возможно, 
самое великое из всех изображений Христа — в христианском искусстве. Только 
одно изображение в Дафни около Афин может с ним сравниться; но хотя они и 
относятся почти к одному времени, контраст между ними поразителен. Христос из 
Дафни темен, тяжел, угрожающ; Христос из Чефалу, при всей своей силе и величии, 
не забыл, что его миссия — искупление. В нем нет ничего мягкого или слащавого; 
однако печаль в его глазах, открытость его объятий и даже два отдельных локона, 
спадающие на лоб, говорят о его милосердии и сострадании. Византийские теологи 
настаивали, что художники, изображая Иисуса Христа, должны стремиться 
запечатлеть образ Бога. Это нелегкое требование; но в данном случае эта задача 
была с блеском выполнена.
        Снизу в молитве стоит Его Мать. По сравнению с величием Ее сына, в 
окружении четырех архангелов и из-за ослепительного света, струящегося из 
нижнего окна, Ее легко можно не заметить: жаль, поскольку, если бы Она стояла 
одна среди золота — как, например, в апсиде собора в Торчелло, — Ее тоже 
объявили бы шедевром. (Архангелы, надо заметить, представлены в облачении 
византийских императоров и даже держат и скипетр и державу — знаки 
императорской власти.) Ниже — двенадцать апостолов, изображенные не столь 
условно, как это часто бывает в восточной иконографии. Они представлены не 
совсем анфас, а чуть повернувшимися один к другому, словно они беседуют. 
Наконец, по сторонам от клироса стоят два трона белого мрамора, усеянные 
красной, зеленой и золотой мозаикой. Один предназначался для епископа; второй — 
для короля4.
        Здесь Рожер, должно быть, сидел в свои последние годы, глядя на 
великолепие, явившееся в мир по его повелению, ибо надпись под окном 
свидетельствует, что мозаики в апсиде были готовы к 1148 г., за шесть лет до 
его смерти. Он считал собор своим личным даром Богу и церкви и даже построил в 
городе дворец, из которого наблюдал за строительством5. И не было ничего 
удивительного в том, что в апреле 1145 г. он избрал собор местом своего 
погребения, одарив его двумя порфирными саркофагами: один предназначался для 
его собственных останков, а другой был поднесен, как он указывал, «ради 
августейшей памяти моего имени и во славу церкви». Печальная история о том, как 
его желание не было выполнено, так что ныне он лежит не в знаменитом им самим 
построенном храме, но среди бессмысленных помпез-ностей Палермского собора, еще 
будет рассказана в этой книге. Восемь веков спустя трудно надеяться на перемену 
настроения властей; тем не менее сложно, посетив Чефалу, не вознести к небесам 
краткой молчаливой молитвы о том, чтобы величайший из сицилийских королей 
когда-нибудь успокоился в церкви, которую он любил и в которой осталась память 
о нем.
        
       Глава 2
       МЯТЕЖ В КОРОЛЕВСТВЕ
        
        Мы за Альпами.
        Папа Иннокентий 11
        архиепископу Равенны
        16 апреля 1132 г.
        
        Рожер выдержал один шторм — событие, которому собор в Чефалу является 
великолепным памятником. Но он знал еще до основания собора, что ему предстоит 
скоро пережить другую, более серьезную бурю. Лотарь собирался в обещанный поход 
на Рим с двумя целями — утвердить папу Иннокентия на престоле святого Петра и 
короноваться в качестве императора. При том что на его стороне были настоятель 
Клерво, влияние западной церкви и короли Англии и Франции, он имел все шансы на 
успех; и что, в таком случае, могло помешать ему бросить свои войска на Сицилию,
 избавив Европу раз и навсегда от ложного папы и его единственного сторонника?
        На самом юге он нашел бы достаточную поддержку. Вассалы южной Италии 
всегда роптали на своих властителей Отвилей. В предшествующее столетие они 
сидели в печенках у Роберта Гвискара, задерживая его и отвлекая от военных 
кампаний. Не будь их постоянных восстаний, он мог завершить завоевание Сицилии 
намного быстрее и окончить жизнь императором Константинополя. Все же Роберту 
удавалось до определенной степени сохранять свою власть; при его сыне и внуке, 
которые нас