Четырем рыцарям, 
руководимым одним из старых соратников Райнульфа, поручили вскрыть его могилу. 
Тело выкопали, затем его по приказу короля пронесли в саване по улицам к 
цитадели и в итоге бросили в зловонную канаву за воротами. Вскоре Рожер, 
кажется, раскаялся в этом бесчеловечном поступке и по настоянию сына разрешил 
перезахоронить, как подобает, своего старого врага; но, хотя он не предпринял 
более никаких действий против Трои, он отказался туда войти. В оставшиеся 
пятнадцать лет жизни он там не бывал.
        
        Все еще горя жаждой мести, король грозно проследовал через Трани — 
которому его сын предоставил великодушные условия сдачи за несколько месяцев до 
того — к Бари. Ни один город в Апулии не обманывал его так часто, а его упорное 
нежелание подчиняться, невзирая на капитуляцию всех его соседей, проявленное по 
отношению к нему милосердие, привело к тому, что Рожер потерял терпение. После 
двух месяцев осады под угрозой голода защитники запросили мира. Рожер, 
стремившийся любым способом покончить с мятежом и вернуться на Сицилию, принял 
их условия: город не отдадут на разграбление, а пленники с обеих сторон будут 
отпущены невредимыми. Но когда он оказался в стенах города, желание мстить 
вновь вспыхнуло в нем с неодолимой силой. Один из его рыцарей, только что 
выпушенный из плена, сообщил, что ему в тюрьме выбили глаз. Это был предлог, 
который Рожер искал. Не являлось ли это нарушением заключенного соглашения? 
Судьи, призванные из Трои и Трани, вместе с судьями из Бари объявили договор 
недействительным. Мятежного князя Джаквинта вместе с его главными советниками 
доставили к королю. Все были повешены. Еще десятерых важных горожан ослепили, 
других бросили в темницу, отняв у них всю их собственность. «И такой ужас 
воцарился в городе, — пишет Фалько, — что ни один мужчина и ни одна женщина не 
дерзали выйти на улицу или на площадь».
        Даже по возвращении в Салерно гнев короля не утих. Некоторые из 
кампанских вассалов, которые уже поздравляли себя с тем, что легко отделались, 
неожиданно обнаружили, что их земли и имущество конфискованы. Некоторые 
оказались в темнице, а большинство отправились в изгнание «за горы». Когда 5 
ноября Рожер отплыл на Сицилию, его провожали запуганные и покорные бароны.
        1139 г. был самым победоносным годом царствования Рожера. В этом году 
умер его главный враг Райнульф, прекратили свое существование мелкие династии 
Неаполя и Бари; был сокрушен Роберт Капуанский, который, хотя и провел остаток 
жизни интригуя против короля, никогда более не представлял серьезной опасности 
для Сицилийского королевства. В тот же год Рожер одержал самую знаменательную 
за целое столетие победу на материке, смыв позор Риньяно. В королевстве южной 
Италии воцарился мир, бароны и города полностью подчинились королевской воле, и 
последние германские имперские захватчики погибли или покинули эти земли. 
Наконец состоялось примирение между королевством и папством, и законный, 
неоспоримый папа признал сицилийскую монархию. Сам Рожер проявил мужество, 
дипломатичность, государственную мудрость и — если не считать самого конца — 
милосердие; хотя в проявлении этой последней добродетели Рожер отошел от 
прежних высоких идеалов, он по-прежнему превосходил большинство своих 
современников.
        «Так, — заключает архиепископ Ромуальд из Салерно, — Рожер, 
могущественнейший из королей, раздавил и сокрушил врагов и предателей, вернулся 
со славой и победой на Сицилию и правил королевством в мире и спокойствии». Это 
звучит как конец сказки, и Рожер, отплывая домой, определенно имел все 
основания радоваться. Но он не был счастлив. Судя по его поведению в Трое и 
Бари, у него было скверно на душе. Последние несколько лет оставили в его 
сердце осадок горечи и разочарования, от которых он так и не смог полностью 
избавиться. Его великодушием слишком часто злоупотребляли, его доверие слишком 
часто обманывали, великие планы, которые он строил, думая о своем королевстве, 
слишком часто рушились из-за эгоизма и честолюбия нормандских баронов. На 
Сицилии, где не было больших фьефов, представители трех религий и четырех 
народов счастливо жили в мире и благополучии; в южной Италии он не достиг 
ничего — его вассалы ему постоянно мешали. Рожер возненавидел полуостров. В 
будущем он передал тамошние дела, насколько это было возможно, сыновьям и 
посвятил все внимание своему островному королевству.
        Когда в январе 1072 г. Роберт Гвискар и его брат пробили себе путь в 
сарацинский Палермо, одним из первых их решений было переместить 
административный центр столицы. Эмиры правили городом из собственного дворца в 
квартале Аль-Халес, у моря; но они также сохраняли за собой старый замок, 
расположенный на возвышенности в полутора милях к западу, который был построен 
примерно два века назад, для охраны Палермо с суши. В замке было прохладнее, 
спокойнее, он находился в отдалении от всей грязи и суеты города; а кроме того, 
господствовал над окружающей местностью, так что его легче было оборонять. 
Новым хозяевам это последнее обстоятельство представлялось жизненно важным; ни 
один нормандец никогда не ощущал себя по-настоящему спокойно в тех местах, где 
он не мог бы при необходимости держать оборону. Итак, старая сарацинская 
крепость, отремонтированная и укрепленная, стала резиденцией нормандских 
властей и, соответственно, дворцом великого графа Сицилии.
        С течением времени Рожер I и его сын существенно ее перестраивали, так 
что в итоге от первоначальной сарацинской постройки осталось очень мало. К 1140 
г. здание, по сути, представляло собой нормандский замок; и, хотя многое 
неизбежно было добавлено к нему за минувшие восемь веков — колоннада, лоджии и 
барочные фасады, не говоря о массивных атрибутах сицилийского парламента, — 
множество деталей выдают его нормандское происхождение. Башня Торре-Пизано, в 
частности, в северном конце, называемая также башней Святой Нинфы в честь 
палермской девушки, чье неумеренное восхищение христианскими мучениками 
заставило ее последовать их примеру, все еще сохр