к 
концу, когда Феодора и два их с Андроником маленьких сына были захвачены 
герцогом Трапезундским и отосланы в Константинополь. Андроник, не в силах 
перенести этой потери, поспешил в столицу и немедленно сдался, театрально 
бросившись к ногам императора и обещая исполнить что угодно, если только ему 
вернут его любовницу и детей. Мануил проявил обычное великодушие. Ясно, что 
столь заметной и столь же противозаконной паре не следовало оставаться в 
Константинополе; но Андронику и Феодоре предоставили приятный замок на берегу 
Черного моря, где они могли бы жить в почетном изгнании — и, как все надеялись, 
в счастливой праздности.
        Но этого не произошло. Андроник всегда заглядывался на императорскую 
корону, и, когда после смерти Мануила до него начали доходить сведения о 
растущем недовольстве императрицей-регентшей, ему не потребовалось других 
указаний на то, что его время пришло. В отличие от Марии Антиохийской — 
«иностранки», как ее презрительно называли подданные, — он был истинный Комнин. 
У него хватало решимости, твердости и способностей; более важным, однако, в 
такой момент являлось то, что его романтическое прошлое принесло ему невиданную 
популярность. В августе 1182 г. он двинулся на столицу. Магия имени сработала. 
За его появлением последовала сцена, напоминающая возвращение Наполеона с 
Эльбы; войска, посланные, чтобы остановить продвижение Андроника, отказались 
сражаться; их командующий Андроник Ангел сдался и присоединился к нему139, и 
его примеру вскоре последовал адмирал, возглавлявший императорский флот на 
Босфоре. Люди покидали свои дома, чтобы приветствовать Андроника по пути; вдоль 
дороги выстраивались его сторонники. Прежде чем он пересек пролив, в 
Константинополе вспыхнуло восстание; одновременно вырвалась наружу вся 
подавленная ненависть к латинянам, накапливавшаяся последние два года. Началась 
резня — мятежники убивали подряд всех оказавшихся в городе латинян — женщин, 
детей, старых и немощых, даже больных из госпиталей, и весь квартал, где они 
жили, был сожжен и разграблен. Протосебаста нашли во дворце — насмерть 
перепуганный, он даже не попытался бежать; его бросили в темницу и позже, по 
приказу Андроника, ослепили140; юного императора и его мать доставили на 
императорскую виллу в Филопатионе и отдали на милость их родственника.
        Их судьба оказалась хуже, чем они ожидали. Оказавшись победителем, 
Андроник проявил в полной мере другие стороны своей натуры — жестокость и 
грубость, о которых мало кто догадывался, не смягченные ни каплей сострадания, 
сомнений нравственного характера или простого человеческого чувства. Хотя и 
всемогущий, он еще не был императором; поэтому он начал методически и 
хладнокровно уничтожать всех, кто стоял между ним и троном. Принцесса Мария и 
ее муж были первыми; они умерли внезапной и загадочной смертью, но, несомненно, 
от яда. Затем пришла очередь самой императрицы. Ее тринадцатилетнего сына 
заставили собственноручно подписать ей смертный приговор, после чего ее удушили 
в ее покоях. В сентябре 1182 г. Андроник был коронован как соимператор; два 
месяца спустя юный Алексей встретил собственную смерть от стрелы, а его тело 
выбросили в Босфор.
        «Итак, — пишет Никита, — все деревья в императорском саду были 
повалены». Оставалась еще одна формальность. В последние три года своей 
короткой жизни Алексей был помолвлен с Агнессой Французской, дочерью Людовика 
VII от его третьей жены Алисы Шампаньской. Учитывая их юный возраст — к моменту 
помолвки Алексею было одиннадцать, Агнессе десять, — брак не был заключен; но 
маленькая принцесса уже приехала в Константинополь, где ее перекрестили, дав ей 
более привычное для византийского слуха имя — Анна. С ней обходились с 
уважением, как с будущей императрицей. Она таковой действительно стала. В конце 
1182 г. новый император, которому к тому времени исполнилось шестьдесят четыре 
года, женился на двенадцатилетней принцессе и — если хоть одному свидетельству 
его современников можно верить, успешно провел ночь141.
        Ни одно царствование не начиналось с таких злодейств; однако во многих 
отношениях Андроник сделал больше хорошего для империи, чем Мануил. Он 
искоренял административные злоупотребления, где бы и в какой бы форме он их ни 
находил. Трагедия состояла в том, что по мере того, как он постепенно устранял 
испорченные, звенья из государственной машины, он сам все более и более 
погрязал во зле, упиваясь своей властью. Насилие стало его единственным 
оружием; вполне оправданная кампания против военной аристократии быстро 
выродилась в непрекращающуюся череду массовых и жестоких убийств. По словам 
одного из свидетелей, «он оставил виноградники Брусы увешанными не гроздьями, 
но телами повешенных; и запретил кому-либо снимать их для погребения, ибо желал,
 чтобы они высохли на солнце и качались на ветру, как пугала, которые вешают 
для птиц».
        Но боялся и сам Андроник — и за свою шкуру, и за империю. Его былая 
популярность растаяла как дым; спаситель страны оказался чудовищем. В атмосфере 
общего недовольства и подстрекательских слухов заговоры возникали один за 
другим и в столице, и в провинции. Предатели обнаруживались повсюду. Те, кто 
попадал в руки императору, бывали замучены до смерти — часто в его присутствии 
и им собственноручно, — но многие бежали на запад, где их ожидал 
доброжелательный прием, поскольку — и Андроник это хорошо знал — Запад не забыл 
резни 1182 г. Он также понимал очень ясно скрытый смысл Венецианского договора. 
Долгое время Византия имела двух главных врагов в Европе: Западную империю и 
Сицилийское королевство. Гогенштауфены и Отвили в равной мере препятствовали 
грекам реализовать их законные притязания в южной Италии. Пока они оставались в 
ссоре, у Константинополя не было оснований для тревоги, но теперь они стали 
друзьями, а