человека, который будет им 
платить. Обескураженные, они удалились в горы, чтобы найти какое-нибудь убежище,
 которое стало бы их постоянной штаб-квартирой и сборным пунктом для вновь 
прибывших воинов, которые все еще приезжали с севера. Первый выбор оказался 
неудачным; при строительстве крепости нормандцы потерпели поражение еще более 
плачевное, чем при Каннах. Вильгельм Апулийский рассказывает, что их постигло 
нашествие лягушек, которые появились в таком количестве, что невозможно было 
продолжать работу. После постыдного отступления перед квакающим хором воины 
нашли другое место, которое оказалось более подходящим. Благодаря постоянному 
притоку новых сторонников численность войска вскоре восстановилась и даже 
увеличилась. Кроме того, несмотря на первое жестокое поражение, их репутация 
как воинов не имела себе равных; и их услуги пользовались спросом.
        Большой котел южной Италии никогда не переставал кипеть. В стране, у 
границ и в пределах которой постоянно сталкивались интересы четырех величайших 
держав того времени, раздираемой на части воинственными притязаниями четырех 
рас, трех религий и множества независимых, полунезависимых и мятежных 
государств и городов, сильная рука и острый меч никогда не оставались без 
применения. Многие молодые нормандцы примкнули к Гвемару из Салерно; другие 
обратились к его шурину и сопернику Пандульфу из Капуи - Волку из Абруццо, чья 
энергия и честолюбие доставляли много хлопот соседям. Некоторые предпочли 
Неаполь, Амальфи или Гаэту. Тем временем катапан Боиоаннес закрепил свою победу,
 построив новую крепость для защиты своей апулийской границы - укрепленный 
город Трою у входа в ущелье, ведущее через Апеннины на равнину. Ему, однако, 
требовались воины для укомплектования постоянного гарнизона - а поскольку 
варяги к тому времени с триумфом вернулись в Константинополь, приходилось 
искать где-то еще. Поскольку нормандцы были просто наемниками, а катапан 
узнавал хорошего воина с одного взгляда, нет ничего удивительного в том, что 
год спустя после Канн хорошо вооруженная армия нормандцев отправилась в Апулию 
защищать законные владения Византии от продолжающихся подлых атак лангобардских 
бунтовщиков.
        Такая постоянная смена «хозяев» и союзников, казалось, вредила 
нормандским интересам. Безусловно, если они хотели увеличить свою мощь до такой 
степени, чтобы установить свое главенство на полуострове, им следовало 
выступать единым фронтом, а не рассредоточиваться бесцельно между бесчисленными 
группировками, которые искали их помощи. Но на этой стадии мысль о главенстве 
еще не сложилась и никакого единства, которое следовало беречь, просто не было. 
Каждый поступал исходя из собственных интересов; национальные чаяния были на 
втором плане, если вообще принимались в расчет. К счастью для нормандцев, 
личные и национальные интересы часто совпадали; и парадоксальным образом именно 
разъединенность подготовила завоевание. Если бы они действовали заодно, они 
непременно нарушили бы баланс сил в южной Италии, поскольку их было слишком 
мало, чтобы властвовать самим, и слишком много, чтобы не укрепить опасным 
образом любую группировку, к которой они примкнули бы. Но, разделяясь, меняя 
союзников и противников во всех мелких стычках, в которые они оказывались 
втянуты, и принимая почти неизменно сторону победителей, они не давали никому 
из соперников слишком усилиться; поддерживая всех, они добились того, что не 
поддерживали никого; продавая свой меч не тому, кто предлагал наивысшую цену, 
но любому покупателю, они сохраняли для себя свободу действии.
         
        Не одним нормандцам пришлось пересмотреть свои позиции после Канн. 
Одним ударом Византия вернула себе власть в Апулии и укрепила свой авторитет во 
всей Италии. На лангобардские герцогства это произвело, как можно догадаться, 
большое впечатление. В начале 1019 г. Пандульф Капуанский откровенно принял 
сторону греков и дошел до того, что послал ключи от своей столицы в 
Константинополь. В Салерно Гвемар не делал столь широких жестов, но и не 
скрывал, к кому теперь обращены его симпатии. Наибольшее удивление - по крайней 
мере на первый взгляд - вызывает позиция Монте-Кассино. Этот монастырь всегда 
считался оплотом латинских интересов на юге Италии - а именно интересов папы и 
западного императора. В качестве такового он поддерживал Мелуса и даже 
предоставил его шурину Даттусу после Канн то же убежище, в котором он скрывался 
после предыдущего поражения лангобардов в 1011 г., - принадлежавшую монастырю 
укрепленную башню на берегу Гарильано. Но несколько месяцев спустя настоятель 
монастыря высказался в поддержку притязания Константинополя. Только властитель 
Беневенто хранил верность Западной империи.
        Все эти вести не порадовали императора Генриха, а еще менее - папу. 
Бенедикт VIII, человек прямой и порядочный2, не был религиозным деятелем в 
полном смысле этого слова. Выходец из знатной тускуланской семьи, он, возможно, 
и вовсе не принадлежал к духовенству до момента своего избрания на папский 
престол в 1012 г. В течение двенадцати лет своего пребывания папой он проявил 
себя прежде всего политиком и человеком дела, чьи усилия были направлены на 
укрепление связей папства с Западной империей и освобождение Италии от всех 
других притязаний. В 1016 г. он лично вел армию против сарацин и всеми силами 
поддерживал Мелуса и Даттуса в их борьбе против греков, дважды договариваясь с 
настоятелем Монте-Кассино, чтобы он предоставил убежище Даттусу в башне 
Гарильано. Теперь папа обнаружил, что все его усилия ничего не принесли, а 
позиции Византии неожиданно упрочились. Дезертирство Монте-Кассино было 
особенно серьезным ударом - хотя, возможно, наиболее объяснимым, если вспомнить,
 что аббат монастыря Атенульф был братом Пандульфа из Капуи и незадолго до того 
приобрел при загадочных обстоятельствах большое имение около Трани в 
византийской Апулии. Кроме того, существовала опасность продолжения греческой 
экспансии. После таких успехов византийцы могли не удовлетвориться Капитанатой. 
Балканские войны, которые