инесли в жертву сотни пленников, заставляет предположить, что 
в эти ранние годы политическая выгода была не менее весомой причиной обращения, 
чем духовное просветление, и Тор с Одином не без борьбы уступили позиции 
Святому Духу. Но в пределах жизни одного или двух поколений, признает Гиббон, 
"народ в целом полностью изменился". То же справедливо по отношению к языку. К 
940 г. древнескандинавский язык, на котором еще говорили в Байе и на побережье 
(где он продолжал жить за счет новых поселенцев), был уже забыт в Руане. До 
конца столетия он полностью и практически бесследно вымер. Последнее важное 
достижение оставалось перенять нормандцам для того, чтобы окончательно стать 
французами, - достижение, которое долгое время вызывало восхищение у них и их 
потомков и стало краеугольным камнем двух самых эффективных государственных 
систем, когда-либо виденных в мире. Речь идет о быстро строившемся 
величественном здании французского закона, который нормандцы приняли с 
распростертыми объятиями.
        Интерес и уважение к закону были отличительными чертами большинства 
средневековых обществ Запада; но один из парадоксов нормандской истории 
заключается в том, что эти качества проявились в такой степени у народа, 
прославившегося своими беззакониями по всей Европе. Пиратство, нарушение клятв, 
грабеж, насилие, вымогательство, убийство - такие преступления совершались 
жизнерадостно и постоянно нормандскими королями, герцогами и баронами задолго 
до того, как Крестовые походы опустили еще ниже планку на шкале моральных норм 
цивилизованного мира. Объяснение состоит в том, что нормандцы были прежде всего 
прагматиками. Они видели в законе величественную и прочную структуру, на 
которой можно строить государство и которую можно использовать как оплот в 
любом предприятии. Как таковой, закон становился не их господином, но их рабом, 
и они стремились укрепить его просто потому, что сильный раб полезнее слабого. 
Такое отношение превалировало среди нормандских правителей на севере и на юге. 
Именно поэтому даже самые неразборчивые в средствах властители почти всегда 
умудрялись давать изобретательное законное оправдание всему, что они делали; и 
почему величайшие нормандские строители государственности, король Генрих II в 
Англии и король  Рожер  в  Сицилии, сконцентрировали свои усилия прежде всего 
на построении развитой правовой системы в своих владениях. Никто из них никогда 
не рассматривал закон как абстрактный идеал и тем более не смешивал его с 
правосудием.
        Прагматический подход и забота о внешних формах видны еще отчетливей в 
отношении нормандцев к религии. Они казались по-настоящему богобоязненными, как 
всякий человек в Средние века, и, как большинство людей, пребывали в убеждении, 
что главная цель религии - обеспечить человеку возможность после смерти 
избежать адского пламени и достичь небес как можно быстрее и безболезненнее. 
Благополучие в таком путешествии обеспечивается, как обычно верили, исполнением 
правил, предписанных церковью, - регулярным присутствием на мессе, соблюдением 
постов, покаянием по необходимости, паломничеством при случае и щедрыми дарами 
церквам и монастырям. Пока эти формальные требования не нарушаются, человек 
волен в остальном поступать как хочет и его не следует судить строго. Также нет 
необходимости подчиняться диктату церкви в мирских делах. Как мы увидим, 
подлинные религиозные чувства Гвискара или Рожера никогда не мешали им драться 
зубами и когтями против того, что они считали недопустимым посягательством со 
стороны папства, так же как искренняя вера Генриха Плантагенета не 
предотвратила его столкновения с Беккетом. Отлучение от церкви было 
действительно суровым наказанием, применявшимся в особых случаях; однако 
западноевропейские правители подвергались ему довольно часто, и, по крайней 
мере если говорить о нормандцах, оно, по-видимому, не слишком влияло на их 
политику; обычно им удавалось добиться того, что отлучение вскоре снимали.
        Материалистичные, сообразительные, восприимчивые, все еще сохранившие 
неистовую энергию и непоколебимую самоуверенность своих предков-викингов, 
первые нормандские авантюристы были прекрасно подготовлены к той роли, которую 
им предстояло играть. К этим качествам добавлялись еще два, может быть, 
недостойные похвалы сами по себе; однако без них великое королевство на юге не 
возникло бы никогда. Прежде всего нормандцы были необыкновенно плодовиты, что 
означало постоянный прирост населения. Поиски "жизненного пространства" привели 
первых завоевателей из Скандинавии в Европу, а два столетия спустя те же 
обстоятельства заставили их жадных до земли сыновей двигаться дальше на юг. 
Во-вторых, они были прирожденными бродягами - не только по необходимости, но 
также по темпераменту. Они не испытывали, как отмечает древний хронист, 
привязанности ни к одной стране, которую в тот или иной момент называли своей. 
Быстрины Севера, холмы Нормандии, прибрежные луга Англии, апельсиновые рощи 
Сицилии, пустыни Сирии поочередно были покинуты бесстрашными, легкими на подъем 
молодыми людьми, ищущими места, где поживы будет больше.
        А что может послужить лучшим оправданием для таких поисков, чем 
паломничество? Нет ничего удивительного в том, что при наступлении второго 
тысячелетия, когда мир не пришел к предсказанному концу, и волна облегчения и 
благодарности прокатилась по Европе, среди тысяч людей, толпами двигавшихся к 
святым местам, оказалось столько нормандцев. Пункты назначения могли быть 
разными; четыре считались столь священными, что визита туда было достаточно, 
чтобы получить полное отпущение грехов, - Рим, Кампостелла, гора Гаргано и, 
разумеется, Святая земля. В тот период Иерусалим находился уже около четырехсот 
лет под владычеством мусульман, но христианских паломников там принимали - один 
из странноприимных домов был основан самим Карлом Великим, и подобное 
путешествие не вызывало особых затруднений у тех, кто имел достаточно времени и 
сил; а меньше всего - у молодых нормандцев, которые воспринимали его как 
приключение и испытание и, без сомнения, получали от него удовольствие, но на 
свой лад, сове