е же Антоний, собрав войска на сходку, пытался уговорить их 
разбить лагерь возле Мульвиева моста и отложить вступление в город до 
следующего дня. Он стремился добиться этой отсрочки, ибо опасался, что 
разгоряченные битвой солдаты не пощадят ни народ, ни сенат, ни даже храмы и 
святилища богов. Но солдаты были уверены, что любое промедление только на руку 
врагу. К тому же они видели вымпелы, развевавшиеся на окружающих холмах: хотя 
под этими вымпелами стояли всего-навсего мирные граждане, солдатам казалось, 
что там их ждет готовая к бою вражеская армия. Войско разделилось на три 
колонны: одна осталась на Фламиниевой дороге, другая пошла в наступление 
берегом Тибра, третья двигалась по Соляной дороге к Коллинским воротам664. 
Одной кавалерийской атаки оказалось достаточно, чтобы разогнать чернь, и 
наступавшие столкнулись с войсками вителлианцев, тоже разделенными на три 
колонны. Битва на подступах к городу шла во многих местах и с переменным 
успехом, но в большинстве случаев все же победа оставалась за флавианцами, у 
которых были лучше командиры. Тяжело пришлось тем флавианцам, которые, вступив 
в город, свернули налево665 и оказались в узких, скользких улицах, примыкающих 
к Саллюстиевым садам666. Вителлианцы, взобравшись на стены садов, забрасывали 
наступавших камнями и дротами и до самых сумерек не давали им продвинуться 
вперед, пока, наконец, их самих не окружили конники, прорвавшиеся в город через 
Коллинские ворота. Местом битвы стало и Марсово поле667. Удача сопутствовала 
флавианцам, которых окрыляла память о множестве прежних побед, вителлианцам же 
придавало силы одно лишь отчаяние; их обращали в бегство, но они снова и снова 
собирались то в одной, то в другой части города.
      83.  Жители, наблюдавшие за этой борьбой, вели себя как в цирке — кричали,
 аплодировали, поощряли то тех, то этих. Если одни брали верх и противники их 
прятались в лавках или домах668, чернь требовала, чтобы укрывшихся выволакивали 
из убежища и убивали; при этом ей доставалась большая часть добычи: поглощенные 
убийством и борьбой, солдаты предоставляли толпе расхватывать награбленное. 
Охваченный жестокостью, город был неузнаваем и безобразен. Бушует битва, падают 
раненые, а рядом люди принимают ванны или пьянствуют; среди потоков крови и 
валяющихся мертвых тел разгуливают уличные женщины и мужчины, подобные им669; 
роскошь и распутство мирного времени, а рядом — жестокости и преступления, как 
в городе, захваченном врагом; безумная ярость и ленивый разврат владеют 
столицей. Столкновения вооруженных войск бывали в Риме и раньше, дважды 
приносили они победу Луцию Сулле670, один раз Цинне671; и в ту пору тоже 
совершалось не меньше жестокостей. Но только теперь появилось это чудовищное 
равнодушие. Никому и в голову не пришло хоть на минуту отказаться от обычных 
развлечений; события, разыгрывавшиеся на улицах города, казалось, придавали 
празднику еще больше блеска. Все ликовали, все захлебывались от восторга — и не 
оттого, что сочувствовали какой-либо из партий, а оттого, что радовались 
несчастьям своего государства.
      84.  Труднее всего оказалось взять лагерь672, последнюю опору еще 
оставшейся в живых горстки смельчаков. Сопротивление их еще больше раззадорило 
флавианцев, особенно бойцов старых когорт673. Строй черепахой, осадные машины, 
зажигательные снаряды, насыпи — все приемы, используемые при осаде укрепленных 
городов, были пущены в ход разом. «Только, если возьмем лагерь, — кричали 
нападающие, — имеет смысл все, что нам пришлось вынести, — сражения, бедствия, 
труды. Город принадлежит сенату и римскому народу, храмы — богам, но честь 
солдата — в лагере: там его родина, там его дом. Если не удастся захватить 
лагерь сейчас, будем сражаться всю ночь, а своего добьемся!». Вителлианцы 
уступали противнику числом, удача покинула их, и они выбрали единственное, что 
остается в утешение побежденным, — затягивать борьбу, противиться наступлению 
мира, обагрять кровью дома и алтари. На площадках башен и на валах испускали 
дух умирающие. Наконец, ворота рухнули, но оставшиеся в живых вителлианцы 
сбились в кучу и отвечали ударом на каждый удар врага. Они погибли все до 
единого, но падали только лицом к противнику и, даже расставаясь с жизнью, 
думали лишь о том, чтобы умереть со славой.
      Когда город был взят, Вителлий вышел через задние комнаты дворца, сел в 
носилки и приказал отнести себя на Авентин, в дом жены. Он рассчитывал 
незамеченным переждать здесь день, а затем пробраться в Таррацину, к брату и 
его когортам. Вителлий отличался редким непостоянством мыслей; к тому же, когда 
человек испуган, ему всегда самым ненадежным представляется именно то положение,
 в котором он сейчас находится; Вителлий поколебался и вернулся на Палатин. 
Дворец стоял пустой и безлюдный. Даже самые ничтожные рабы разбежались или 
прятались, едва завидев приближающегося принцепса. Тишина и одиночество 
наводили жуть. Вителлий открывал одну дверь за другой и отшатывался в ужасе: 
покои были пусты. Устав скитаться по дворцу, он было спрятался в постыдное 
место674, но трибун когорты Юлий Плацид вытащил его оттуда. Со скрученными за 
спиной руками, в разодранной одежде его повели по городу. Зрелище было 
отвратительное, многие выкрикивали ругательства и оскорбления, не плакал никто: 
когда смерть так позорна, состраданию нет места. Какой-то солдат из германской 
армии попался им навстречу и неожиданно с неистовой злобой набросился на 
Вителлия. Так и осталось непонятным, чего он хотел, — излить свою ярость на 
принцепса, избавить его от издевательств или убить трибуна. Он успел отрубить 
трибуну ухо и тут же пал под ударами солдат.
      85.  Подталкиваемый со всех сторон остриями мечей и копий, Вителлий 
вынужден был высоко поднимать голову; удары и плевки попадали ему прямо в лицо, 
он видел, как валятся с пьедесталов его статуи, видел ростральные трибуны, 
узнал место, где был убит Гальба. Наконец, его поволокли к Гемониям, куда еще 
так недавно бросили тело Флавия Сабина675. Глумившемуся над ним трибуну он 
сказал: «Ведь я был твоим императором», — то были единст